Только один раз, в тот момент, когда я и Реваз проталкиваем машину через вязкую колдобину, она бросает какое-то короткое замечание. Но относится оно к паре глаз, сверкающих из поросли вокруг огромного дуба.
— Медведь, — говорит Реваз, изображая на лице улыбку.
— Дикая кошка, — мрачно возражаете ему Гоги.
Чем выше мы поднимаемся, тем больше расступается лес и тем надежнее становится дорога. Уже поздней ночью мы выезжаем на каменистое плато и наталкиваемся на небольшое селение, которое на моей карте Грузии даже не значится. Мы останавливаемся на окраине, около дома, где уже стоит несколько больших грузовиков.
"Что же это может быть?" — гадаю я, в то время как Реваз исчезает внутри здания. Я прохаживаюсь около входа. Мертвая тишина. Вокруг ничего не видно. Дом деревянный, двухэтажный, за ним плещется вода. Может быть, источник.
— Что это может быть? — спрашиваю я Гоги, который, измученный трудной ездой, кряхтя, вылезает из машины.
— Понятия не имею. Судя по всему, это мотель.
В горах раздается звериный крик, многократно подхваченный эхом хриплый вой. Волки?
Примерно минут через пятнадцать в одном из нижних окон вспыхивает мигающий огонек. Еще через четверть часа на крытую терассу выходит средних лет женщина со свечой в руке, а за ней — похожий в отблеске свечи на привидение — Реваз. По обыкновению нетерпеливо, он машет нам рукой. Странно, почему он объясняется жестами?
Я помогаю Кетеван выйти из машины. Неуверенно мы поднимаемся втроем на террасу по деревянной лестнице, ступеней которой, несмотря на свет свечи, почти не видно.
— Осторожно! — говорит шепотом Реваз.
Показывая куда-то в темноту, он берет за руку Кетеван. "Почему осторожно?" — недоумеваю я, посматривая с вожделением на дверь, за которой не только надеюсь обрести ночлег, но и утолить голод.
Через четыре-пять шагов я, вдруг задеваю правой ногой за что-то мягкое, спотыкаюсь и, чтобы не упасть совсем, опираюсь на Кетеван. Мягкий предмет, о который я споткнулся, начинает шевелиться. Слышится ворчанье. Смотрю на освещенное свечой место и вижу лежащих на полу закутавшихся до головы в одеяло людей. Растерянно я осматриваюсь по сторонам. По всей террасе, один подле другого, двумя рядами лежат спящие мужчины. Среди них старые и молодые, бородатые и безбородые, щуплые и мощные. Раскинув сильные, по-юношески прямые и узловатые, с набухшими венами, расслабленные и сжатые в кулаки руки, они спят под одинаковыми шерстяными одеялами одного и того же светло-коричневого цвета. У всех на лице выражение усталости и удовлетворенности от прошедшего трудового дня. Их сон похож на сон солдат после битвы. Тех солдат, которые сорок лет назад неподалеку отсюда защищали перевалы Кавказа от рвущихся сюда немецких войск. Они напоминают солдат 18-й армии советского военачальника К. Н. Леселидзе, подвиг которых на Марухском перевале описал в своей книге Реваз Джапаридзе. Хозяйка дома отводит нам по-туристски скупо обставленную комнату с тремя железными кроватями, заваривает крепкий чай.
Из своего походного чемоданчика Кетеван извлекает различные жареные закуски и хлеб, и мы принимаемся за еду.
Чтобы не мешать Кетеван приготовиться ко сну. Реваз просит меня пройти в маленькую, заставленную шкафами прихожую. В свою очередь чтобы не мешать нам, Кетеван, когда мы входим в комнату, прикрывает своей изящной рукой глаза. Не подавая виду, что этот необычный жест меня забавляет, я быстро отворачиваюсь.
После того как гаснет свет, я еще долго не засыпаю. Мысленно еще находясь со спящими на террасе, я смотрю в окно на чистое небо. Холодным блеском, словно льдинки, сверкают звезды. Как тогда, во время белых ночей на Марухском перевале. Тогда над снежной шапкой Маруха дул пронизывающий ледяной ветер. Крепчавший мороз отбирал у засевших в мелких, с трудом пробитых во льду окопах людей последние частички тепла. Они уже давно ожидали помощь. Доставить на обледеневший перевал зимнюю одежду было нельзя, поэтому они надеялись получить хотя бы боеприпасы и немного провианта. Ряды защитников редели с каждым днем. В батальоне старшего лейтенанта Рухадзе уже оставалось не более ста человек, бои становились все ожесточеннее. Но за ними была Грузия, их отцы и матери, их жены и дети. Оставшиеся сто человек выстояли и наконец даже сами перешли в атаку, расстреляв последние патроны, с холодным оружием в руках. О них можно было бы сказать словами древних: "Путник, если возвратишься в Спарту, скажи согражданам, что мы полегли за свое отечество — как нам повелел суровый закон".
И на старуху бывает проруха