В отличие от Светицховели, который произвел на меня впечатление именно возвышенной простотой своих ровных стен, продуманной соразмерностью своих архитектурных форм, меня привлекает здесь богатство декоративного убранства. Куда ни посмотришь — повсюду роскошные орнаменты и фигурные барельефы.
Реваз обращает мое внимание на то, что совокупность всех элементов конструкции образует целую декоративную систему, отличающуюся по способу исполнения от декоративной системы в Западной Европе в эпоху романтизма.
С объяснениями Реваза Кетеван, кажется, не согласна. Видимо, так могла объяснить и она сама. Она стоит в нескольких шагах от нас, запрокинув голову, погрузившись в созерцание этого произведения зодчества, покоящегося на горе в деревенской тиши, и что-то едва слышно говорит. Говорит в рифму, по-грузински. "Стихи", — догадываюсь я. Заметив, что я за ней наблюдаю, Кетеван кончает читать стихи и подходит к нам.
— Когда я стою перед этим храмом, — смущенно улыбаясь, говорит она, — мне вспоминается стихотворение, ода, которую написал о храме один из наших известных поэтов-лириков, Галактион Табидзе.
Когда мы обходим храм, она еще раз повторяет наиболее понравившиеся ей строфы по-грузински и пытается перевести их мне.
У главного портала слышим громкую речь. Гоги и Реваз идут вперед. Когда Кетеван и я сворачиваем за угол, то видим перед порталом нескольких бородатых пожилых мужчин. Отчаянно жестикулируя, они окружают молодого безбородого человека в белой с короткими рукавами рубашке и с возмущением что-то ему говорят.
С любопытством Гоги и Реваз подходят к спорящим и прислушиваются. Кетеван и я стоим в отдалении.
— Что они, выпили лишку? — спрашиваю я Кетеван.
— Не знаю, — отвечает она нерешительно, — молодой человек, видимо, чем-то не угодил старикам.
Да, на пьяных они не похожи. И вообще пьяных в Грузии я нигде не видал. Самое большее — иногда подвыпивших, подгулявших.
Нет, старики не пьяные. Но своими криками они действуют молодому человеку в белой рубашке на нервы. Несколько раз он поворачивается к ним спиной и порывается уйти, освобождая путь своими сильными руками. Но они его не отпускают, оттаскивают тут же назад, и даже бегут за ним вслед, когда ему удается сделать несколько шагов. Судя по всему, их распалил до такой степени не алкоголь, а неудержимый гнев.
С любопытством наблюдая за спорящими, я очень хочу узнать причину разгоревшегося спора. Но когда я поворачиваюсь к Кетеван, то вижу, что она уже идет к нашей машине.
Внезапно крики перед воротами храма стихают. Безбородый молодой человек в белой рубашке, преследуемый бородачами, бежит мимо меня к своей машине — ярко-зеленому "Москвичу". Ожидающие его двое других открывают дверцу, заводят мотор.
Едва молодой человек успевает исчезнуть в машине, как его преследователи оказываются на сельской улице. С ревом зеленый "Москвич" уносится прочь, а через несколько секунд за ним вдогонку устремляется светлая "Волга".
— Поехали, Гюнтер, нам нужно торопиться, — зовет меня Реваз, спешащий с плохо скрываемым возбуждением к "Жигулям".
Вдоль огромного водохранилища мы на бешеной скорости мчимся за уходящими от нас машинами, которые несутся на поворотах так, что только свистят и шипят шины. Внезапно "Волга" вырывается вперед, догоняет зеленый "Москвич" и обходит его. Но "Москвич" увеличивает скорость, обгоняет "Волгу" и оставляет ее позади. Но все же "Волга" вновь берет свое. Она почти настигает его, идет так близко, что кажется, будто уже вцепилась в него, вновь пытается обогнать "Москвич", находится с ним уже на одном уровне. На дороге столб пыли. Классическая гонка с преследованием! Но почему в ней участвуем мы? За кем мы гонимся и почему? За кем гонятся старики? За преступником, на которого объявлен розыск? Или они его в чем-то заподозрили?
Реваз отвечает на мои вопросы уклончиво. У первого же перекрестка нас останавливают. Двое милиционеров просят нас прижаться к обочине. Гоги останавливается и выходит. Дело ясное, думаю я, ему придется расплачиваться за превышение скорости. Но никаких претензий к нему милиционеры не высказывают. У них есть какое-то дело к Ревазу. Они просят пройти его к стоящему рядом тополю, в тени которого я вновь вижу бородатых стариков. Прохожу к перекрестку. Действительно, за углом стоит светлая "Волга". Теперь я уже вообще ничего не понимаю. Единственный человек, который может просветить меня, — это Гоги. Когда мы были у храма, он, находясь в непосредственной близости, мог наблюдать за всем сам. Сосредоточенно покуривая, он и сейчас слушает то, о чем идет речь в тени серебристого тополя.