— Грузия богата углем, — поясняет мне Реваз. — Уже в конце прошлого века известный русский ученый Менделеев обращал внимание на то, что добыча угля обещает быть особенно высокой в районе Кутаиси, тем более что уже в то время из Кутаиси в Ткибули была построена железная дорога, а толщина угольного пласта в районе Ткибули достигает порой 15 метров.
Жаль, что из-за недостатка времени мы не можем сделать остановку в прекрасном старом городе Кутаиси. Здесь на Городской окраине сосредоточены гигантские предприятия тяжелой и легкой промышленности. Мощнейший завод грузовых автомобилей, построенный после войны, относится к числу крупнейших предприятий Советского Союза.
— Район Кутаиси — Ткибули — это один из трех промышленных центров, — объясняет мне Реваз. — Здесь, как видите, ведется интенсивная добыча угля и сосредоточены главным образом машиностроение и легкая промышленность.
— Три таких крупных промышленных центра — это меня, по правде говоря, удивляет. В республике с пятимиллионным населением, которую в Европе более склонны считать идиллическим краем виноградников, чайных плантаций, цитрусовых…
— …и раем, в котором люди просто пожинают плоды, — добавляет Реваз, его аскетическое лицо искажает досадливая гримаса. — Черт знает откуда берется такая глупость! Тот, кто так говорит, должен был бы прежде сам все хорошенько посмотреть.
— Вот видите, этого-то я и хочу! Мне хочется, например, посмотреть Кутаиси, а вы не даете этого сделать, — говорю я с деланным возмущением.
Все смеются. Но затем Реваз вновь просит меня проявить понимание. Праздник поэзии в Рустави из-за нас переносить не будут. А мы должны еще пересечь Малый Кавказ. Его высота почти три тысячи метров. Кто знает, какие там дороги!
Действительно, кто знает! Гоги вздыхает, и его орлиный взгляд омрачается.
— Если бы из Тбилиси мы поехали прямо на Ахалцихе и не свернули бы с пути в Гори, то никаких причин для беспокойства у нас не было бы. Тбилиси — Гори — Хашури — Ахалцихе — это все прекрасные дороги. А здесь? До Абастумани они проходят только через небольшие населенные пункты: через Маяковский, Саирме…
— Стоп! — Я трогаю его за плечо. — Вы только что сказали "Маяковский"?
Гоги заметно мешкает с ответом. Считая, что он уже и так много вмешивался в дела своих пассажиров, Гоги хочет, чтобы на мой вопрос ответил Реваз. Но поскольку Реваз тоже молчит, Гоги, наконец, говорит:
— Мы едем через Маяковский, прежний Багдади, он сегодня называется по имени поэта, который здесь родился.
Это известие действует на меня как электрошок. В то же мгновение у меня созревает решение: чтобы там ни было, но в Маяковском мы остановимся! У меня быстро возникает план, как уговорить Реваза. Но не все так просто. Он ведь и сам не промах. О Маяковском, разумеется, поначалу ни слова. Вначале я пытаюсь убедить Гоги в том, что дорога через Секарийский перевал, как мне будто бы рассказывал один шофер в Тбилиси, находится в отличном состоянии и не уступает лучшим дорогам столицы. Так я надеюсь сделать Гоги своим союзником. Но его серые глаза в отражении зеркала остаются неподвижными.
Внезапно Кетеван поворачивается к мужу и говорит (специально по-русски, чтобы ее слова мог понять и я):
— Реваз, а как ты смотришь на то, чтобы мы немного посмотрели Багдади? Ведь все равно мы будем проезжать мимо.
При этом в ее глазах мелькает едва заметная улыбка, и я еще раз убеждаюсь в том, что она женщина умная.
На родине Маяковского
Останавливаемся перед длинным высоким деревянным домом, окруженным мощными старыми деревьями. Деревянная лестница с дюжиной ступенек ведет на террасу, которую покрывает широкая, с острыми фронтонами крыша. Большая белая доска на просторном крыльце возвещает о том, что 7 июля 1893 года в этом доме родился русский поэт Владимир Маяковский.
Через некоторое время, протиснувшись через стремянки и банки с красками, мы проходим в просторную комнату, где нас знакомят с молодой женщиной, работающей в этом доме-музее. Она приносит пачку снимков, документов и других материалов и сразу же начинает рассказывать о годах юности, проведенных поэтом в этом селе.
Молодая женщина, которую, насколько мне помнится, зовут Нона, испытывает явное удовольствие от того, что может познакомить иностранца с жизнью поэта. Она буквально засыпает меня интересными подробностями из жизни семьи русского лесничего, в которой вырос Володя.
— Вот посмотрите на фотографию из семейного альбома. — Хотя очки у Ноны с очень толстыми стеклами, она так низко склоняется над фотографиями, наклеенными на большой белый картон, что гладкие черные волосы спадают ей на лицо. — На этой фотографии изображен отец Маяковского со своими собаками. Кличка той, что сверху, — Вега, а той, что ступенькой ниже, — Рона. Любовь к животным была отличительной чертой семьи Маяковских. У отца она заходила так далеко, что он, несмотря на свою профессию лесника, охотой не занимался. Людей, которым нравилось убивать животных, он не понимал. Отец был сама доброта и всегда оставался для детей — у Володи было еще две сестры — веселым организатором их игр. Спокойным его, правда, не назовешь, — скорее непреклонным, вспыльчивым. Темперамент он считал унаследованным от своих далеких предков, о которых он с гордостью говорил, что они были вольными запорожскими казаками. Однообразие, скуку он не выносил. Неутомимая творческая мысль постоянно толкала его вперед, прочь от застоя и рутины.