— О вкусах не спорят.
— Тогда зачем ты всегда за нами увязываешься?
— Чтобы посмотреть, как вы козлами скачете. Это меня очень забавляет.
Несколько дней Генрик не ходил в «Звено». Он боялся, что товарищи повторят в присутствии панны Яди этот разговор и высмеют его. Тогда ему придется покончить с собой, а у него не было к этому ни малейшего желания. Он оставался в палатке и ужасно страдал. Лежа под деревом с закрытыми глазами, он видел фигуру и лицо панны Яди, представлял себе, как она смеется с Юлеком и Генеком, как говорит, поднимая плечи и наклоняя голову: «Кто бы мог подумать!»
Он с нетерпением ждал их возвращения, выходил к ним навстречу и потом подробно расспрашивал, что слышно в Бялобжегах, критиковал покупки, стараясь делать это так, чтобы разговор коснулся панны Яди и он смог бы узнать, как в этот день она выглядела, что говорила и какое на ней было платье.
За два дня до их отъезда в Бялобжегах должно было состояться большое гулянье, организованное Красным Крестом. На лугу над Пилицей сколотили из досок танцевальную площадку, расставили столы, провели электричество для иллюминации. В Бялобжегах царило большое оживление, панна Ядя нарядилась уже с утра — на ней была синяя облегающая юбка, белая блузка, ее распущенные волосы были завиты. Никогда еще она не казалась Генрику такой прекрасной.
Юлек и Генек чистили костюмы, подбирали носки и галстуки. Генрик лежал под деревом и читал книгу.
— А ты что? Не идешь? — спросил Юлек.
— Не забивай голову господину профессору низменными делами, — сказал Генек. — Он размышляет над недоступными нам областями жизни.
Генрик закрыл книгу, приподнялся на локтях и плюнул с расстояния около десяти метров прямо на ботинок Генека.
— На, — сказал он, — натри свои ботинки. Если мне захочется, пойду, а если нет — значит, нет.
У Генрика бывали неожиданные выходки, которые завоевывали ему уважение и признание товарищей. Генек вытер ботинок о штанину другой ноги и сказал:
— Ты этого не сделаешь. Это будет не по–товарищески. Один за всех, все за одного.
— Что ты ломаешься? — сказал Юлек. — Чего валяешь дурака? Хочешь нас позлить? Ведь всем известно, что ты пойдешь.
— Почему это известно? — спросил Генрик неуверенное.
Если бы в эту минуту Юлек ответил, что Генрику самому этого очень хочется и он только притворяется, что ему безразлично, все было бы потеряно и дорога на гулянье отрезана. Но Юлек был вежливым и тактичным.
— Потому, — ответил он, — что ты не поступишь с нами по–свински, вот!
Генрик вздохнул облегчением.
— Еще посмотрю, — сказал он добродушно.
Он снова лег и открыл книгу, которую и до этого не читал и сейчас не имел намерения читать.
Ни Юлек, ни Генек не ждала так этого гулянья, как Генрик. Насвистывая, чистили они костюмы, подбирали носки и галстуки, радовались перспективе весело провести вечер.
Генрик страдал.
Мысль об освещенной, кружащейся, веселящейся лужайке под звездным небом, среди молчащих, скрытых темнотой полей и лесов пронизывала его трепетом страха и восторга. Он не притворялся перед Юлеком и Генеком. Он действительно не хотел идти. Он не хотел идти, но это не значит, что он был совершенно уверен, что не пойдет. Собственно говоря, он был уверен, что не пойдет. Был и не был. Чувство очень тонкое и труднообъяснимое, хотя так хорошо всем известное. Даже тем, кто в эту минуту теряет терпение и кому хочется хорошенько меня пробрать: «Ну, что вы тут расписываете? Был уверен или не был? Что за глупости! То или другое. Пожалуйста, решите и не морочьте нам голову».
Вот именно. Если бы все было так просто.
Исключая людей, одаренных железной и несгибаемой волей, каждый время от времени находится в состоянии такой раздвоенности.
Наверно, каждый человек, конечно в разной степени и с разной силой, хотя бы раз переживал такую раздвоенность и принимал одновременно решение что–то сделать (или не сделать) и, наоборот, что–то не сделать (или сделать). В общих чертах дело обстоит так: мы решаем что–то очень твердо, заявляем о нашем безоговорочном решении, даже внутренне убеждаем себя, что наше решение бесповоротно. Мы полны чувства собственного достоинства, гордости и решимости как внешне, так и внутренне и притворяемся, что не обращаем внимания на какого–то чертика, чудовищное созданьице, которое в нас сидит и над нами издевается: «Что ты дурачишься? Зачем ломаешься? К чему делаешь вид, что ты горд и решителен? Ведь тебе отлично известно, что в последний момент ты поступишь не так, как решил, а совсем наоборот». Этот чертик, этот проклятый чертик знает абсолютно все, никогда не ошибается, и напрасно мы с гордым и решительным видом стараемся не слушать его пророческий голос.