— Поляком–то он может быть, но если он поляк, то тут дело нечисто.
— Но почему же, почему, пан Петрашевский?
— Почему, Эдек?
— Но, господа, посудите сами! Так бы они и дали поляку выдвинуться, эти итальянцы! Но я не верю, что он поляк, потому что фильмы действительно первоклассные.
— А Падеревский?
— Падеревский — это совсем другое.
— А Кипура, Пола Негри? —
— Тоже совсем другое.
— А Кюри — Складовская?
— Тут уж я не знаю, как это было на самом деле.
Фотография мужчины в расцвете лет. Слегка лысеющий со лба шатен. Нога на стуле, подбородок подперт кулаком. Другой рукой показывает на что–то впереди себя и смеется. Сзади виден «юпитер».
Это явно моментальный снимок, а не фотография в ателье. Под снимком подпись: «Знаменитый итальянский режиссер, поляк по происхождению, Джованни Шаляй, создатель «Полишинеля из Турина», в перерыве на съемках фильма «Пять минут первого» по известной книге того же названия американского писателя Уильяма Лоула».
«В первый раз, — подумал Генрик, — в первый раз в жизни вижу Янека улыбающимся».
— А эта знаменитая звезда, эта кошечка с такими грудками, Эрмелинда Германо, это, кажется, его жена?
— Ну, конечно. И вы считаете возможным, что Эрмелинда Германо — невестка Генека Шаляя?
— Ха–ха–ха! Ха–ха–ха! Ох, ха–ха–ха! — Вот это да!
— Ну и Петрашевский! Ха–ха, ну и сукин сын.
— Убедили, честное слово. Сдаюсь. Руки вверх.
— Панна Стефтя, панна Стефтя, куда вы опять так спешите? Знаете ли вы, кто такая Эрмелинда Германо?
— Я очень прошу, чтобы вы раз и навсегда отстали от меня со своими глупостями!
— Эрмелинда Германо. Конечно, конечно.
— А я вам говорю, что у него таких десятки.
— Что вы рассказываете! Ведь это его жена.
— Перед кем вы разыгрываете дурачка, пан Щипек? А разве у вас нет жены?
— Ну, ну, попрошу без намеков.
— А что? Думаете, он вроде Хласко по женской части?
— Кто, Щипек?
— Ну, ну, поосторожней.
— Щипек само собой. Но я говорю об этом итальянце.
— Все итальянцы такие. Не важно, итальянец он или не итальянец. Чего тут много рассуждать. Его фамилия Шаляй. Такая же, как у нашего Генрика.
— Шаляй. Ну и что? Это самая распространенная фамилия. Она везде может встретиться. Не то что такая исконная польская фамилия, как, например, Щипек.
— Прошу вас, отстаньте от меня.
— Щипек, Щипеццо, де Щипе.
— Фон Щиппен.
— Щипеков.
— Щипеску.
— Щипенблюм.
— А может, они просто евреи?
— Кто это они?
— Ну, Шаляи!
— А знаете, если к Генрику получше присмотреться…
— Что за чепуха! Типичный ариец. Я точно знаю, что во время оккупации он не скрывался.
— Э, во время оккупации всякое бывало.
— Бредни. Он католик, я это точно знаю. Но тот, второй, итальянец, — он поляк по происхождению? Гм–гм, поляк.
— Может быть, англичанин из Коломыи?
— Хе–хе.
— Да, панове. Теперь все ясно. Просто еврей.
— А Падеревский?
— Иди к черту со своим Падеревским. Я уже говорил, что это совсем другое.
— В таком случае очень может быть, что это никакие не махинации, а он сам делает фильмы.
— Хорошо, но это только доказывает, что Генрик хотел примазаться к знаменитому братцу.
«Я коренной варшавянин», — говорит Джованни Шаляй.
Меня предупреждали, чтобы я даже и не пытался встретиться с Шаляем, потому что он очень занят (в настоящее время снимает «Пять минут первого»). Вообще он ненавидит интервью и всякую газетную шумиху, а тем более во время съемок фильма. Однако те, которые меня отговаривали, очевидно, не знают польских журналистов. Невзирая ни на что, я снял телефонную трубку и набрал номер Шаляя, который без большого труда нашел в телефонной книге.
Сi раг 1а Еduаrdо Вgеnсic di Varsavia. Е il maestro Scalai a casa?. — (Это говорит Эдуард Бженчик из Варшавы. Дома ли маэстро Шаляй?)
— Unо momепto, unо mоmеntо, аttеndе, реr fаvоrе.
— Рrоntо? — услышал я после минутного молчания низкий, спокойный голос. — Сi раг 1а?
— Сi раr1а Еduаrdo Вgеncic, il giornalista роlассо di Varsavia.
Долгое, очень долгое молчание. Я уже думал, что Шаляй просто положил трубку, когда он вдруг отозвался, и так отозвался, что я чуть не упал в обморок. Потому что он сказал на чистейшем польском языке:
— Если вы из Варшавы, то не ломайте себе язык вашим ужасным итальянским произношением, потому что я поляк, коренной варшавянин.
Теперь молчал я.
— Вы знаете, я так удивлен и так взволнован, что, честное слово…
— Ну хорошо, хорошо. Давайте поскорее. Я, по правде говоря, не очень взволнован, зато очень удивлен, что моя жена не смогла, очевидно, оценить по достоинству ваше варшавское произношение и думала, что звонят из Чинечитта. (Иисусе Мария, значит, это Эрмелинда, прекрасная Эрмелинда, ответила мне!) Ваше счастье, хотя так говорить и не принято. Я бы никогда не подошел к телефону, хоть вы и из Варшавы. Но у меня нет привычки идти наперекор судьбе, итак, валяйте быстрее, что вам нужно?