Он хотел только отдохнуть от нее. Но разве можно знать, чем это кончится. А что будет, если окажется, что действительность совпадает с мечтами? Нет, нет! Ни за что, ни за что! Он едет только для того, чтобы немного отдохнуть и разочароваться. Он ничего не хочет! Хочет только разочарований. Разочарований, которые позволят ему с улыбкой превосходства и чувством полной безопасности пользоваться маленькими, обманчивыми соблазнами большого мира.
А если…
Кондуктор снова закричал: «Прошу садиться!» Собственно, не закричал, а на этот раз как–то буркнул, утвердительно, но без убежденности.
Генрик поднялся на ступеньку. Викторию лихорадило, но она пыталась улыбаться. Испортил жизнь и ей и себе. Уже ничего нельзя исправить. Но разве это его вина? И вдруг перспектива путешествия, перенесения в совершенно другой мир пронизала его паническим страхом. Убежать! Соскочить, пока есть время, прямо в объятия Виктории, скрыться с ней в доме, убежать от Большого Приключения, о котором уже известно, что оно является обманом. Ничего нет. Есть только Виктория и ненасытная тоска по всему, что не Виктория. А все, что не Виктория, — обман. Отель «Полония» — это самая обыкновенная гостиница, в которой ночуют господа с усиками и с портфелями, находящиеся в служебной командировке.
Виктория сказала:
— Ну, развлекайся хорошенько.
Она улыбалась. Это «развлекайся хорошенько» укололо его в самое сердце. Это было благородно, великодушно и вместе с тем невыразимо печально.
Для всего уже слишком поздно!
Для того, чтобы уезжать, и для того, чтобы оставаться.
Можно ли было предполагать, что Янек его пригласит?
А вот сейчас он уже в Катовицах.
Далеко–далеко во мгле на фоне отеля «Полония» осталась Виктория. Серая фигурка, какой–то печальный образ из сновидения.
Генрика положили на чистую больничную койку, и он почувствовал себя очень хорошо. Чистая, удобная кровать много значит, а стоны раненых и больных не очень ему мешали. Он к этому уже привык.
Он думал о Виктории и старался припомнить смешанный запах лаванды и накрахмаленного полотна.
Когда он проснулся утром, первой его мыслью, первым ощущением было, что жизнь его стала вдруг богаче. Виктория должна сейчас прийти.
Она обещала навестить его перед отъездом в Прушков.
Но Виктория не пришла.
Вместо этого пришел доктор и сказал:
— А у вас что?
Доктор показался Генрику наглым и неприятным, и он ничего ему не ответил.
Доктор действительно был наглый и неприятный, к тому же холерик. Он покраснел, топнул ногой и закричал:
— Почему вы не отвечаете, когда я вас спрашиваю? Вы здоровы как корова, это по вас видно.
— Не говорят здоровы как корова, а говорят здоров как бык, — сказал Генрик, поднимаясь с кровати.
— Что такое? Вы смеете делать мне замечания? Я прикажу вас выкинуть вон.
«Почему я всегда попадаю в какие–то странные истории, вступаю в какие–то дурацкие конфликты с людьми, — думал Генрик. — Даже с врачом в больнице».
Но внезапно его охватила ярость. Он сражался в дни восстания, сражался геройски, в то время, когда этот докторишка скрывался от опасности в больнице, а сейчас оскорбляет его и еще издевается.
Он хотел сказать все это, но вспомнил, что не было ни одного свидетеля его героизма и что ни сейчас, ни в будущем он не сможет на это ссылаться.
Ему вдруг показалось, что именно этот распетушившийся докторишка в ответе за все его военные неудачи, и это привело его в бешенство.
— Вы осел и дерьмо, — сказал он, ибо в бешенстве не мог подобрать ничего более подходящего.
Доктор вскрикнул, и через минуту с помощью двух санитаров Генрик был выброшен из больницы, как в фильмах Чаплина героя выбрасывали из шикарных ресторанов.
«Почему, почему?» — думал Генрик, сидя на скамеечке перед больницей и все еще надеясь, что Виктория придет. — Почему со мной всегда случаются такие странные истории?»
Но, честно говоря, он был до некоторой степени доволен. Он понимал, что доставил прекрасное развлечение больным, что, наверно, вызвал у всех удивление и его еще долго будут там вспоминать.