Адам почти с младенчества был малопривлекательным ребенком. Генрик любил его как сына скорее по административно–биологической обязанности, но привязан к нему не был. Если бы не факт, что Адам никогда в жизни не видел Янека и даже о нем не слышал, можно было бы сказать, что он каким–то образом унаследовал его худшие черты. Поскольку в нем не чувствовался талант, не говоря уже о гениальности, его неоправданная уверенность в себе была исключительно проявлением наглого высокомерия. Все он знал лучше других, хотя ничего не умел делать, презирал взрослых, пренебрежительно относился к родителям.
Генрик никак не мог смириться с его умничаньем и с тем, что в нем не было ничего детского.
Однажды, когда Адам пытался вмешаться в разговор, желая высказать свое мнение по поводу социалистического реализма, Генрик вспылил и крикнул на него:
— Перестань умничать, — и, обратившись к Виктории, добавил: — Меня начинает серьезно беспокоить, что из него выйдет.
Адам презрительно улыбнулся и спросил:
— А что вышло из тебя?
Генрик и Виктория начали ссориться уже через несколько недель после свадьбы. Из–за чего они ссорились, трудно было даже сказать. В Виктории заговорила женщина и вряд ли можно было заставить ее замолчать. В университете она была очень серьезной, но дома хотела быть избалованной девчонкой. Генрика это раздражало и утомляло, так же как и умничанье Адама, он не пытался скрыть это, у них происходили бесконечные скандалы. Хотя Виктория не говорила этого прямо, но тонкими намеками, весьма туманно, давала понять, что он проявил двуличность еще тогда, когда не захотел съесть ради нее на плотине улитку. Генрик злился и думал про себя:
«На что это похоже, чтобы у старой бабы до сих пор были такие капризы?»
А вслух говорил:
— Я знаю, ты не можешь забыть эту улитку. Я тебя просто не понимаю. Интересно, что подумал бы твой профессор, если бы я ему рассказал, чем занята твоя голова?
Виктория краснела и говорила:
— Какая улитка? Не знаю, о чем ты говоришь. Я догадывалась, что ты глуп, но не представляла, что до такой степени.
Тут уже краснел Генрик и вставал в позу мученика, исполненного гордости и достоинства.
— Если я глуп, то ты хорошо знаешь почему.
— Тра–ля–ля. Старая песенка. Не пошел в университет потому, что тебе было стыдно передо мной быть студентом, а не потому, что должен был как можно скорее поступить на службу.
— Ты хорошо знаешь, что это неправда. Ты подтасовываешь факты.
— Это правда, это правда, ха–ха–ха!
Виктория начинала смеяться, и тогда Генрику хотелось, чтобы она как можно скорее заплакала. И он говорил что–нибудь такое, от чего Виктория начинала плакать. Но уже через минуту он раскаивался, что довел ее до слез, ему становилось неприятно и стыдно.
Виктория, захлебываясь от рыданий, в свою очередь стараясь задеть его, намекала, что, собственно, она спасла ему жизнь, и это было самое худшее из всего, что она могла придумать.
Генрик подходил к окну и подолгу стоял задумавшись. Ведь и в самом деле она спасла ему жизнь, и, во всяком случае, в этом смысле она может предъявить ему претензии. Это пробуждало в нем не столько чувство благодарности, сколько сознание, что он безнадежно увяз.
Он вздыхал, глядя в окно, и думал:
«Там, за окном, свободный мир. Люди ходят свободно и делают, что хотят. Там события, в которых человек может участвовать, которые украшают жизнь. А я приговорен к пожизненному заключению, для меня нет спасения и помилования».
Ему становилось так грустно, его охватывала такая жалость, что он нежно просил прошения у Виктории, и на несколько часов воцарялась видимость покоя и умиротворенности.
Жизнь Генрика протекала между службой и скандалами дома. Скандалы были разные и по разным поводам. Но в них всегда фигурировали одни и те же основные элементы: улитка, неоконченный курс в университете, спасение жизни.
Маргарита!
Где ты, Маргарита?! Ты видишь? Я сижу в странной коробке, украшенный розовыми и голубыми полосками, стремлюсь неизвестно куда и для чего из–за безумной любви к тебе.
Маргарита! Почему ты не отзываешься?
Я живу только для тебя, а ты молчишь и прячешься. Ради тебя я продам душу и принесу в жертву тело. Неужели действительно уже слишком поздно? Кто ты, Маргарита? Я чувствую твое присутствие, ощущаю тебя совсем рядом, но не знаю твоего лица.
Нет, я знаю его. О, хорошо знаю. Но не могу вспомнить. Ты склоняешь голову и оплакиваешь меня. Твой взор затуманен слезами.