Антракт прошел в предвкушении счастья. Я приглядывался к публике. За исключением «престижных» зрителей, доставших билеты на концерт только потому, что это было трудно (а таких было не так уж мало), основную массу составляли поклонники МАШИНЫ. Они тоже делились на бывалых, помнивших выступления ансамбля в качестве любительского, и новообращаемых, привлеченных сюда волной моды.
И вот, наконец, в огромном Дворце спорта погас свет, высветился разноцветными огнями задник сцены, и на нее под рев зала выбежали четыре молодых человека, одетых разнообразно. Один, помнится, был в пляжной кепочке.
За моею спиной сидел паренек лет шестнадцати. Кажется, он подогрел свой интерес к выступлению стаканом вина. Впереди сидели две девушки примерно его возраста.
«С давних лет я любил не спектакль, а, скорей подготовку к спектаклю…» — начал солист. Зал встретил первые слова аплодисментами.
Я уже знал, что поет Андрей Макаревич. Поет свои слова на свою же музыку.
Качество и сила звука были потрясающи. Световые эффекты тоже были на высоте. Эти четверо создавали такой звуковой напор, который и не снился хору из пятнадцати человек в первом отделении. Песни следовали одна за другой без перерыва, и очень скоро зал оказался втянутым в стихию ритма, покорен ею — зал сам превратился в инструмент, который взрывался мощным вскриком в конце песни и затихал в начале.
Безусловно, МАШИНА далеко превосходила по профессионализму и таланту все увиденное и услышанное в первом отделении. Правда, слов иной раз было не разобрать, да и отдельные строки были неловки или невнятны по мысли, но… все это частности.
Главным был эффект воздействия. Не являясь бешеным поклонником рок-музыки вообще и МАШИНЫ в частности, могу засвидетельствовать — воздействие было сильным. Сочетание музыки, голосов, ритма, цвета, слов, наконец, самого вида музыкантов, делающих свое дело в экстатическом, изматывающем тело и душу напряжении, — все это покоряло (или подавляло?). Момент эстетического восприятия оказался ненужным — восприятие было физиологическим. При эстетическом подходе воспринимающий субъект (зритель, слушатель) вступает с эстетическим объектом (музыкой, актером) в сложные, но почти равноправные отношения. Здесь не было равноправия. МАШИНА перемалывала зал, как жернова зерно, — и зал покорялся этому с наслаждением, он хотел быть перемолотым, он хотел слиться с этим музыкально-цветовым действом, чтобы забыть себя хотя бы на время.
Концерт МАШИНЫ ВРЕМЕНИ заканчивался знаменитой песней «Поворот». Андрей Макаревич предложил публике положить руки друг другу на плечи и помогать музыкантам, раскачиваясь и подпевая. На мои плечи легла рука соседа, симпатичного мальчугана лет четырнадцати. При этом он посмотрел на меня извиняющимся взглядом. Я тоже положил руку на его почти детское плечо.
«Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», — вспомнилась мне другая песня другого времени.
«И это тоже про меня, — думал я, раскачиваясь с мальчуганом под эти нехитрые слова. — И меня пугают перемены, и я боюсь этих новых поворотов жизни, этих новых поколений, выныривающих навстречу на своих мопедах, со своими песнями…»
Зал качался рядами — влево-вправо, влево-вправо. Яркие световые зайчики, отраженные зеркальным шаром, подвешенным к потолку, скользили по лицам, вырывая из тьмы сцепившиеся шеренги, которые с ревом ходили туда-сюда, как огромные шатуны неведомого механизма.
Все были вместе — и каждый сам по себе.
«Аврора», № 5, 1982 г.
Глава 6
Крутой облом
Здравствуйте, уважаемая редакция журнала «Аврора»!
Во втором номере вашего журнала была напечатана статья с подзаголовком «Записки рок-дилетанта». Как ни странно, она вызвала одинаковое возмущение и любителей рока, и людей, которые предпочитают классическую музыку.
По поручению группы учащихся музыкального училища мы пишем письмо автору статьи.