Сейчас мы называем вещи своими именами. Это так приятно — называть вещи своими именами! Но это и трудно, ибо, после того как вынужден был говорить эвфемизмами невольно хочется перегнуть палку и представить РД борцом за демократию и гласность.
Однако мы подавили в себе желание внести коррективы в его писания, вызванные изменившимся временем. Мы приводим лишь то, что он писал в свое время, вычеркнув несущественное и, наоборот, восстановив кое-что, вычеркнутое редактурой и цензурой.
Глава 8
РД: Джинн из бутылки
Мог ли я предположить, опубликовав свои невинные заметки, что мне придется возвращаться к этой теме снова? Оказалось, что круг проблем, затронутых мною, необычайно широк, а острота их сравнима с остротою ежовых игл.
Целый еж проблем, если можно так выразиться.
Об этом дали знать письма читателей и телефонные звонки. Они заставили меня вспомнить любимую с детства повесть и ощутить себя пионером Волькой, случайно наткнувшимся на сосуд с джинном Хоттабычем. Разница состояла в том, что мой Хоттабыч не был добродушен. Он был джинном требовательным и нелицеприятным, ибо категоричность читательских писем заметно превосходила категоричность моих «Записок». Некоторые молодые товарищи указывали мне, чем я должен заниматься, о чем имею право писать, а о чем — нет. Все это меня удивило. Я полагал, что у нас свобода высказываний. Тем не менее я продолжал свои попытки вникнуть в мир современной музыки и сопутствующих ей явлений.
Надо сказать, что профессионалы встретили мои измышления гораздо спокойнее любителей. Автор показал свое незнание и непонимание рок-музыки? Ну что ж, надо дать ему возможность познакомиться с нею.
Так я был приглашен на открытие сезона в Ленинградском рок-клубе.
У входа стояли толпа желающих и наряд милиции. Толпа отличалась от обычной лишь тем, что в ней был повышенный процент людей экстравагантного вида — в широкополых шляпах, с длинными волосами, перехваченными лентой, в смелых одеждах.
Концерт состоял из выступления трех рок-групп, или трех «команд», как нынче принято выражаться. Я не привожу их названий лишь потому, что в мою задачу не входит критическая оценка творчества той или иной полупрофессиональной группы.
Мне не хотелось бы выступать в роли душителя молодых дарований, тем более самодеятельных, тем не менее вынужден сказать, что концерт оставил безрадостное впечатление. Прежде всего, он был удручающе однообразен. Все вещи походили одна на другую. Сила звука, вокал на пределе возможностей голосовых связок, конвульсивные движения солистов — все заявляло о том, что со сцены говорится нечто важное, нечто значительное, нечто такое, без чего мир не может далее существовать. Только какие-то серьезные и даже экстраординарные причины могут заставить людей так напрягаться. Но что же они хотели мне сообщить? Каюсь, я не понял, ибо ритм начисто забивал мелодическую основу, а также слова песен, несмотря на то что их выкрикивали из всех сил молодых легких.
Поначалу я решил, что все тексты исполняются на английском, и успокоился. Значит, в смысл вникать не надо. Но потом из хаоса стали вырываться отдельные русские слова. Обеспокоенный, я справился у соседей, на каком языке поют. Выяснилось, что на русском. Это повергло меня в сильнейшее изумление; я никак не мог взять в толк, зачем же сочинять тексты и исполнять их, если ничего не слышно?
Итак, музыки и слов не было, оставалось следить за световыми эффектами, одеждой и поведением музыкантов. Но этого ли они добивались? Ведь я по-прежнему видел по их лицам, что они хотят мне что-то сказать, хотят войти со мною в контакт, точно с космическим пришельцем, но у нас не только разные языки, а разная природа органов восприятия.
Они отчаянно сигналили мне инфразвуком, а мои уши могли воспринять только ультразвук.
Впрочем, скоро я заметил, что сильно преувеличил потребность музыкантов в общении. Если бы это было так, неужели они не нашли бы способа донести до слушателя музыку и текст? У тех, кому есть что сказать, это обычно получается. Кощунственная мысль зародилась у меня: бешеная громкость и звуковой хаос нужны этим ребятам для того, чтобы снять все вопросы относительно содержания своих вещей. И то, что поначалу я принял за самозабвенное желание докричаться до моей души, было просто самозабвением. Они выходили на сцену для того, чтобы забыться и, если получится, довести до забвения публику. Однако зал не мог да и не желал включаться в настроение артистов. Криво усмехались, вяло аплодировали, срывались в буфет. Ожидаемого мною одушевления, доходящего до экстаза, не наблюдалось.