Почему Даниил Андреев снова и снова приезжал в Трубчевск, городок, отнюдь не умиляющийся своей тысячелетней древности? Почему без устали бродил окрест, у богатырских курганов и тихих рек, по глухоманным урочищам и немеречам?
Что так тянуло его туда?
В Трубчевск — известно — Даниил Андреев приезжал в 30–м, 31–м, 32–м, 36–м и 40–м годах. Впервые попал он в него двадцатичетырехлетним, живущим стихами, замыслами, некоторыми надеждами.
Поначалу в Трубчевске ему не пишется. «Красота тут сказочная, и я только смотрю и слушаю. Очень далеко гуляю один. Жара, я черен как уголь. Был на лесных озерах, куда еще прилетают лебеди». Это из письма брату Вадиму в Париж.
И еще: «Тут безграничный простор, целая страна развертывается у ног. И когда идешь — невозможно остановиться: версту за верстой, и в конце концов уходишь так далеко, что обратно едва доползаешь, уже к ночи».
Может быть, его влекла сюда удивительная природа, с затягивающими в себя лесами, былинными дубняками и сосняками, извивистыми светящимися реками, распахивающими небывалые дали взгорьями?
Но и Таруса с окскими красотами, и днепровские раздолья под Трипольем, где он странствовал, пока не увидел брянские леса, тоже места замечательные.
А все же в Подесенье, где вещий Боян пел неведомые песни, на лесных тропах между Десной, Неруссой и Навлей, Даниил Андреев, как ни любил, как ни воспевал вырастивший его первопрестольный град, нашел свою драгоценную поэтическую родину. Здешние озарения стали стихами, а прозрения — лирическим учением о стихиалях и духовном преображении природы.
Здесь с ним случилось то, чего он не забывал никогда. И потому так сюда стремился, что «в ночь полнолуния на 29 июля 1931 года… на берегу небольшой реки Неруссы» пережил удивительное духовидческое состояние, когда над ним и в нем засветились «белые звезды, большие и цветущие», «плывшие со всей мировой рекой, как белые водяные лилии».
Он признавался, что «старался всеми силами вызвать это переживание опять… ночевал на том же самом месте. Все было напрасно».
Понадобилось пережить войну с «ленинградским апокалипсисом», арест, Лубянку и Лефортово с муками полуторагодового следствия, оказаться на нарах Владимирской тюрьмы, чтобы вновь увидеть звездную реку, открывшую ему путь к иным мирам, нам недоступный.
Мы отправились вполне земной дорогой Даниила Андреева. Когда‑то он уезжал с того же Киевского вокзала, с тем же застекленным дебаркадером, построенным инженером Шуховым, слышал те же выкрики татар — носилыциков. Но нет, все тогда было другим — Москва, вокзал без метро, называвшийся Брянским, попутчики, вагоны, которые тащил паровоз. Просторы за окнами были полесистей, полустанки уютно — деревянными. Да мало ли что было другим почти семьдесят лет тому назад? Уже и люди, тогда жившие, — мало их уцелело на свете! — всего не упомнят. И маршрут Даниила Андреева в 30–м году, когда он первый раз отправился в Трубчевск, был другим. Он доезжал до станции Суземка, затем пятьдесят с лишком километров ехал до Трубчевска, вернее до Бороденки, пригородного поселочка, одноколейкой, на «кукушке».
Мы же совсем ранним утром, не было шести, приехали в Брянск, где у пустынно — сонной площади нас встретил в своей затверженной позе лишь привокзальный Ленин. Невдали на скамейке уселись мы с Вадимом Рахмановым, таким же, как и я, издательским работником и стихотворцем, но, главное, человеком компанейским, никогда не унывающим, в любой дороге незаменимым.
Сидели недолго. Из первого же подъехавшего к вокзалу троллейбуса вылез организатор и вдохновитель нашего путешествия, брянский журналист Евгений Потупов с сыном — выше отца на голову, русо — длинноволосым помалкивавшим парнем, и мы отправились туда, где нас ждал автобус.
Из одного древнего города, когда‑то звавшегося Дебрянском, мы ехали в другой, а оттуда собирались в третий — Новгород — Северский. Каждый город стоит на правом высоком берегу Десны. В каждом — большой холм, на котором в древнерусские времена находился детинец. С каждого детинца открывается бегущая к Днепру Десна, и на каждом, в разном обличье, как и подобает Велесо-