Выбрать главу

«По матери я — Никитина. Так вот, — сказала мне Алла Александровна как‑то, — в мамином роду считали, что они происходят от того самого Афанасия Никитина, тверского путешественника в Индию». Я в это вполне верю. Поэтому ее не удивляла таинственная любовь Даниила к Индии, поэтому она так точно назвала и его, и свою жизнь плаваньем.

1998, 2001

ВДОВА ПОЭТА

А. Л. Андреевой

1
Консерватория, сирень. Ни звука музыки. Все глухи. Все под зонтами. Все не в духе. Но слышно, как бросалась тень на визг колес и рвался день навстречу мокрой оплеухе. Я в гости к пламенной старухе спешил, для струй косых — мишень. Вбегаю в Брюсов переулок, в подъезде набираю код. Без проходных и караулок немыслим выход наш и вход. Стук лифта короток и гулок. Вдова поэта здесь живет.
2
А где поэт живет высоко, там из округлого окна Небесный Кремль и вся страна видны глубоко и далёко, на ржавость кровель нет намека — не жестью крыты времена… Сирени купы, и весна сквозь дождь косится синеоко. Поэт живет в своих словах, а не в ее воспоминаньях, столь достоверных на правах вдовы. Представить не дано запнувшимся на умолчаньях перегоревшее давно.
3
Лишь долгожители и вдовы из одиночек слепоты сквозь дождь, колеблющий кусты, в глаза весны глядеть готовы. Воспоминанья бестолковы. Как бабочки, из темноты они летят и — видишь ты — за воскресенья свет готовы скупую лампу в сорок ватт принять, и на меня летят, коль нет другого воскрешенья на сей земле помимо слов и памяти, и вдохновенья, и верности ослепших вдов.
2000

ФАВН

…он, скажут, выдумка и вовсе не бывал.

Виктор Василенко. Стенания Фавна

Может быть, то, что я пишу о Викторе Михайловиче Василенко, это, кроме прочего, попытка вернуть долг. Долг из моих не — ответов на его письма, из моих не — звонков, которые он ждал.

Да, он казался иногда чрезмерно говорливым, чуть ли не назойливым, при всей его безукоризненной вежливости, аристократической корректности. Почти все годы нашего знакомства мой день в издательстве (дома телефона не было) начинался с его звонка, с долгого, чаще всего, разговора. Приходилось его прерывать фразой, которую он ждал:

— Извините, Виктор Михайлович, ко мне пришли…

Но когда он умер, мне стало не хватать этих звонков, его увлеченной речи, его голоса. Уже никому я не был нужен каждодневно.

И это не телефонная пустота. Умолк неповторимый голос.

Стало не хватать писем с непременными стихами, с узнаваемой тесной машинописью на полулистах, с почти обязательной росписью. «Я люблю подписываться», — по — детски признавался он.

«И как всегда, простите, посылаю еще одно Вам новое стихотворение… для Вашей коллекции моих скромных “творей”, как сказал бы мой предок Григорий Сковорода».

Поэзия для него была чем‑то насущнейшим и святым, недосягаемо высоким. Без нее жизнь обессмысливалась.

«Я счастлив тем, что пишу стихи, несмотря на мои годы, значит — я еще живу».

Виктор Михайлович Василенко (1905–1991) был крупным историком народного искусства и «скромным» поэтом, как он себя называл, с нещедрой литературной судьбой, слегка улыбнувшейся ему лишь на закате.

Родившись зимой, бредившей первой русской революцией, во Влоцлавске, уездном городе Варшавской губернии, где стоял корпус, которым командовал его дед — генерал, в потомственной военной семье, не бесславно послужившей отечеству, он умер неуютной московской осенью, на очередном российском изломе, последним в роду.

Виктор Михайлович помнил, что по материнской линии его род восходит к семье Григория Сковороды, которого «мир ловил, но не поймал»… Что его прадед Иван Иванович Василенко брал в плен жестокого Осман Нури пашу, сражался на Шипке…

Он многое помнил.

Я заглянул в письма, которые он мне беспокойно присылал в тот, по — настоящему первый год нашего знакомства. Познакомились‑то мы в начале октября предыдущего, 1984 года, но это было ритуальным знакомством редактора с автором. Тогда он подарил мне свою первую книгу стихов «Облака», вышедшую в 1983 году.