Я попытался вспомнить тот момент, когда мы впервые заговорили о рождении ребенка. Это было в конце одного ужина, сопровождавшегося довольно щедрыми возлияниями. К тому времени мы жили вместе уже четыре года. «Я хотела бы родить от тебя ребенка», — сказала она, отпив глоток вина; правда, я не поручусь за точность цитаты: возможно, она выразилась осторожнее, намеками. Мой ответ, если не ошибаюсь, был весьма уклончивым, вполне в нормандском духе: «Почему бы и нет… впрочем, у нас еще вся жизнь впереди». Честно говоря, я ничего не знаю о нормандцах и еще меньше об их ответах на жизненно важные вопросы. Но одно могу сказать вполне определенно: я не ответил «нет». Напротив, у меня вырвалось коротенькое «да», крошечное словцо с непредсказуемыми последствиями, микроскопическое, как зародыш, невидимый на этой стадии развития даже на экране во время УЗИ, так что вряд ли кто-то способен предсказать его судьбу. На любом языке слово «да» звучит сухо и четко, как смертельный выстрел. Уж не потому ли мы с Жюли, не желая произносить или слышать его, отказались от торжественного свадебного «да» под бесстрастным взором мэра? И ведь всего-то две буковки, но сколько же невероятных последствий они таят в себе! У того, кто их произнесет, нет ни малейшего шанса вывернуться (мол, я сказал «да», но это значит «нет») или отложить решение («мне бы хотелось серьезно обдумать это»). И все же, как ни смотри, в моем робком «да» звучала просьба об отсрочке. «Осужден на отцовство с отсрочкой исполнения приговора», — можно ли представить себе подобное наказание и судью, способного его огласить?!
Однако, в данном случае, об отсрочке и речи не было: ведь, судя по словам Жюли, я уже стал отцом этого жизнелюбивого зародыша, ловящего голоса внешнего мира. Ибо восприятие начинается со звука — так разъяснит мне позже врач. И с этой точки зрения, мое «вступление в отцовскую должность» оказалось отнюдь не блестящим: ледяное молчание вместо праздника светомузыки. «Тишина на площадке, снимаем!» — возглашал режиссер нашей жизни. Жизнь зародыша только-только началась, а наша собственная все еще пыталась удержаться на прошлых позициях.
Ожидание счастливого события — именно так язык трактует неминуемость рождения. С самого момента зачатия слух о нем расходится неприметно, подобно волне грядущего счастья. Любовь дарит нам немало чудес, и одно из них — способность превращать одиночество живых существ в нерушимый союз под названием «семья». Семья — детище од-ной-единственной силы, любви. Я плохо представлял себе, как меня будут осаждать на каждом шагу вопросами по поводу «ожидания счастливого события», смешанными со знаками симпатии, поздравлениями и ободрениями, то есть полной противоположностью соболезнованиям, которые шепчут с поникшей головой, после похорон, сжимая в ладонях руку скорбящей вдовы. И еще менее того я представлял, как буду рассыпаться в благодарностях, приклеив на лицо широкую улыбку, соответствующую ситуации, скромно отвечая: «О, я, знаете ли, ни при чем, моей заслуги тут почти нет», и думая при этом о настоящем герое дня, сперматозоиде, из последних сил достигшем финиша своего безумного пути. Вот кто, черт возьми, великий триумфатор, так зачем же приписывать мне его подвиг?!
Видимо, Жюли больше ничего не ждала от меня — ни слова, ни хотя бы знака, — потому что занялась мытьем посуды, то есть довольно шумной процедурой, возвестившей о возврате к реальной действительности. Она даже разбила не то чашку, не то тарелку, словно желая подчеркнуть, что «перерыв кончился» и пора перейти к другим темам. В совместной жизни мужчины и женщины посуда не имеет себе равных по способности создавать напряженную атмосферу в доме. Немытая тарелка, мозолящая глаза, может спровоцировать целую серию драм, а осколки битой посуды куда более красноречивы, нежели выстрелы. И это не считая чашек, обладающих даром летать, как на крыльях. Когда они в конце полета разбиваются вдребезги, громкость спора обычно на порядок возрастает. У каждого предмета сервиза есть своя собственная коротенькая мелодия, свой темп. Вот почему я исподтишка следил за Жюли, полоскавшей фарфор в пенистой воде. «Знаешь, я этого не ожидал, но это хорошая, просто прекрасная новость», — промямлил я наконец как последний дурак. И обнял ее, прижав к себе чересчур пылко.
Я присутствовал на одном из тех судьбоносных совещаний, где объявляется, что «спасти мир от гибели может только наше неотложное вмешательство», как вдруг вошедшая секретарша шепнула мне на ухо: «Ваша жена просила передать, что она вызвала такси и уехала в роддом». Если я правильно понял, у нее внезапно отошли воды, ускорив наступление «счастливого события». Именно в эту минуту председатель оглашал список капиталовложений, необходимых для строительного проекта, по грандиозности замысла сравнимого разве что с египетскими пирамидами, перечисляя при этом все риски данной деятельности, которые считал огромными. Я оцепенел от ужаса. Председатель не замедлил увидеть мое побелевшее лицо, и, пока я пытался перевести дух, начал заверять меня, что названные риски вполне естественны, фирма уже сталкивалась с подобными проблемами, например, в Конго, где проект завершился трагической развязкой в виде национализации. В данном же случае речь шла не столько о сложностях с капиталовложениями, сколько о know-how [2]. А в этой области наша группа компаний, даже с учетом конкуренции со стороны японцев, вполне хорошо себя зарекомендовала. В конце концов, я собрал свои бумаги и встал из-за стола под изумленным взглядом председателя, который напомнил об исключительной важности нашего совещания. Я рассыпался в извинениях, намекнув на такие же, не зависящие от меня, исключительные обстоятельства. Никогда не забуду, как я стою и произношу со сдержанной дрожью в голосе эти слова — «не зависящие от меня обстоятельства», — которые в любой ситуации производят должный эффект. Итак, я ринулся к выходу из офиса и заметался по близлежащим улицам в поисках своей машины. Поскольку я долго ездил по кругу, отыскивая место для парковки, то напрочь забыл, где она стоит, и в конце концов схватил первое попавшееся такси.