Роддом находился в квартале бедноты и выглядел так, словно его брали штурмом беременные женщины арабского и турецкого происхождения; казалось, они сговорились рожать все одновременно. Мне никогда не приходило в голову, что роды могут быть коллективными, — правда, в этой области я был еще новичком. Мне вспомнилась Венеция, где мы с Жюли отмечали нашу первую годовщину совместной жизни. Сидя на Фондамента Нуове[3], мы следили за водным дефиле гондол скорой помощи «Голубого креста», доставлявших то больного мужчину, то беременную женщину к причалу, откуда санитары, облаченные в блестящие оранжевые комбинезоны (уж не работали ли они по совместительству лыжными тренерами?), везли их в отделение скорой помощи госпиталя Сан-Джованни-э-Паоло. Я бы хотел, чтобы Жюли тоже поплыла в роддом в гондоле. Застряв в толпе изнемогающих рожениц, я и представить себе не мог иного средства передвижения: казалось, всем этим беременным, окружавшим меня, остался только один выход — достичь своей цели по воде, в лодке.
Через некоторое время мне удалось протиснуться, в свой черед, к окошку приемного покоя, где нам приказали ждать, когда освободится предродовая палата. Ибо перед родами женщине еще предстоит как следует потрудиться, ответили мне на мой недоуменный вопрос. Честно говоря, пока что никакого такого «труда» я не наблюдал: Жюли спокойно ждала, сидя в кресле. Наконец подошла медсестра, которая посоветовала нам вернуться сюда попозже, часа через два, когда рассосется толпа. «Но ведь у меня отошли воды!» — взволнованно сообщила Жюли, однако сестра успокоила ее: шейка матки раскроется еще не скоро. Мы не заставили себя упрашивать и пошли обедать в марокканский ресторанчик, расположенный в этом же квартале.
Там нам подали кускус — наверное, последний, сказал я себе, чьи запахи достигнут носика младенца в материнском чреве, где ему осталось пребывать еще несколько часов. Кускус мы выбрали острый, чтобы заранее приохотить ребенка к средиземноморской кухне. Похоже, именно пряный аромат этой последней трапезы, которую он должен был унюхать in utero[4], и внушил ему неодолимую тягу к андалузским и марокканским берегам, проявившуюся с отроческих лет.
Мы ели молча, мысленно сплоченные коротеньким отрезком времени, что отделял нас от новой неведомой жизни. Неужели через два, три или четыре часа крошечное существо, согнутое в три погибели в своем тесном обиталище, появится на свет и будет жить среди нас? Для меня этот факт представлял собой самую непостижимую из всех тайн. Жюли держалась абсолютно безмятежно, и это тоже было для меня загадкой, если подумать, что ждало ее впереди. Впрочем, на той сцене, где ей предстояло выступить, все роли были распределены заранее, и моя состояла в дежурстве за кулисами или в суфлерской будке — при условии, конечно, что мне дадут текст пьесы. После обеда мы дошли до роддома пешком, степенным шагом, словно возвращались домой после воскресной проповеди. Затем Жюли торжественно усадили в кресло на колесах и повезли в кабинет гинеколога. Осмотр показал, что ребенок перевернулся. Врач объяснил, что ягодичная позиция очень осложняет роды. Я тотчас подумал: уж не острый ли кускус стал причиной этого «переворота»? Но гинеколог заверил меня, что младенец мог принять такое положение несколько дней назад; он употребил слово «революция», в старину как раз и означавшее этот самый «переворот». Итак, младенец не стал дожидаться появления среди людей, чтобы осуществить данную «революцию». Этот негодник готовился явиться на свет не по правилам, а ногами вперед. Вообще-то, выражение «ногами вперед» обычно применимо к уходу из жизни. Не по этой ли причине я уловил на лице гинеколога выражение озабоченности, выдававшее его минутную панику? Судя по его виду, он явно опасался печального исхода. Мне представилась жутковатая картина: врач идет по натянутой проволоке, жонглируя жизнью и смертью. Он куда-то позвонил и попросил срочно прислать ассистента. Ну и дела: эти роды начались с призыва о помощи.