Однако явился не один ассистент, а целых трое; они ввалились в родильную палату, где под наблюдением акушерки и должно было совершиться священнодействие, называемое родами. И только после них настал черед торжественного выхода на сцену нашего гинеколога — так и хочется сказать, под приветственные крики толпы, ибо в комнате, смежной с родильной, собралось довольно много народу. Атмосфера накалялась. Я думал о крошечном существе, чья жизнь висела на волоске. «Где ты?» — позвала Жюли, непременно хотевшая, чтобы я от нее не отходил, тогда как я, наоборот, предпочел бы стоять подальше, за спинами ассистентов. «Помассируйте ей шею сзади», — велела мне акушерка; тем временем, чей-то голос (кажется, гинеколога) приказывал Жюли тужиться. Что она и делала, причем, на ее лице отражались все муки Дантова ада. Я и сам судорожно выдыхал воздух, в такт с ней. Но потом все-таки не выдержал и сбежал в дальний угол. В палате, залитой слепяще-ярким светом, стоял многоголосый крик. И вдруг из чрева Жюли показалась крошечная ножка. Младенец, подобно космонавту, совершившему посадку на Луне, высунул ее наружу, в неизвестность (мол, посмотрим, что там такое!), перед тем как рискнуть второй ногой, то есть сделать коротенький человеческий шажок. Однако в этом первом движении и в самом деле таились все мыслимые опасности. Спустя минуту, ножка сменила цвет. Из розовой она сделалась синей, как на полотнах Пикассо, знаменитого предшественника Жюли, придумавшего эту метаморфозу восемьдесят лет назад. Именно этот момент и выбрало мое тело, чтобы рухнуть на холодный плиточный пол. Один из ассистентов отволок меня в соседнее помещение и уложил на койку.
Когда я пришел в себя, младенец уже надрывно плакал, и в его голоске звучала вся мировая скорбь. Миг назад он покинул безмолвную тьму материнской утробы, откуда его вытолкнули под безжалостный свет комнаты, в которой царило лихорадочное напряжение. Что ж вы хотите — люди плачут и по менее веским причинам. Может быть, именно поэтому первый крик новорожденного звучит лишь единожды. Потом о нем забывают — так забывают мертвые языки, на которых никто больше не говорит. Это был мальчик. Его окунули в таз, чтобы смыть кровь и слизь, а заодно освободить от плаценты, этой нежнейшей оболочки, в которой он пребывал целых девять месяцев. Исходивший от него солоноватый запах навел меня на кощунственную мысль о том, что произведение на свет младенцев имеет нечто общее с дефекацией. Но я постарался скорее выбросить из головы это ужасное сопоставление. Интересно, подумал я, какого же цвета бывают новорожденные у краснокожих, если даже этот родился почти багровым? Крошечное тельце корчилось так, словно пыталось совершить еще один «переворот». Увы, время переворотов минуло для него безвозвратно. Теперь младенец мог выразить свое отвращение к этому миру лишь этими судорожными корчами.
Я совсем забыл о Жюли, изнемогавшей от перенесенных мучений. Она потребовала, чтобы ребенка положили ей на грудь. Я услышал, как она нашептывает ему нежные словечки, чтобы успокоить, и младенец, привыкший к ее нежному воркованию, которое доносилось к нему извне долгие девять месяцев, тотчас перестал кричать. Тут Жюли заметила и меня. «Посмотри, какой он хорошенький! Где же ты был все это время?» Она даже не видела, как я грохнулся в обморок. И это легко понять: в тот момент у нее хватало других дел. В ответ я только сказал, что она держалась просто великолепно, скромно умолчав о своей слабости, впрочем, вполне в данной ситуации простительной.
Жюли переложили на каталку и отвезли в палату, где нас оставили наедине. В ее измученных глазах читалось счастье свершения. Этого ребенка мы с ней зачали вместе — что правда, то правда, — но именно она носила его во чреве девять месяцев подряд, перед тем как произвести на свет в обстоятельствах, казавшихся мне подлинно апокалипсическими. Жюли сжала мою руку, словно хотела приобщить меня к своему подвигу, тогда как моя заслуга, если вдуматься, была совсем невелика. Всего лишь способность к соитию… хотя, надо сказать, вполне эффективная и осуществленная в нужный момент. Ну да ладно, я великодушно решил оставаться на вторых ролях.