— По-фламандски или нидерландски, так будет точнее.
— Во всяком случае, это что-то невиданное — война из-за языка. А что, религии у этих двух народностей тоже разные?
— Нет, религия у нас общая.
— Тогда совсем уж странно. Воевать из-за нефти или территорий — это по-человечески понятно, но из-за языка?.. Извините, не постигаю. Есть ли этому хоть какое-то разумное объяснение? Нет, я обязательно должен съездить и посмотреть сам. А что, жизнь в Бельгии дорогая?
Нам не очень хотелось возвращаться в Сан-Франциско — отпугивало воспоминание о Дрюмонах, — поэтому мы решили отсидеться несколько дней в Бодега-Бей. Следуя советам врача, Жюли проводила целые дни у моря, лежа на песке. Она отдыхала и набиралась сил. Ее живот слегка округлился, но пока это могли заметить только посвященные, а я был единственным их представителем, хотя и пытался разделить свою привилегию с Люком, проводя его ручонкой по телу Жюли, уже ставшему чуточку туже обычного. Приникнув ухом к этой округлости, я легонько постукивал по ней пальцами, надеясь вызвать реакцию того, кто там находился, но мои призывы оставались безответными. Жюли угадывала мое беспокойство. «Три месяца — очень маленький срок, — говорила она, — ты слишком нетерпелив. Вспомни Люка, он начал шевелиться только в пять месяцев». Странное дело: внутриутробная жизнь Люка теперь казалась мне далеким и смутным воспоминанием.
Итак, нам оставалось ждать еще целых шесть месяцев. И мы подумали: а не провести ли их здесь, в Бодега-Бей? Океан, песок, круглая бухта: что может быть лучше для ожидания чего-то или кого-то, как в нашем случае? Океан, как известно, — колыбель человечества. В этом вопросе ученые единодушны. Однажды Жюли приснилось, что она рожает на морском берегу. «А почему бы и нет? — сказал я ей тогда. — Нет ничего более естественного». Некоторые женщины предпочитают рожать в воде, когда-то это даже вошло в моду. Так почему бы не родить на берегу океана? Младенец появится на свет под мерные вздохи волн, его овеет нежный бриз, прилетевший из морских далей. Уж это куда лучше, чем удушливые запахи больницы и слепящие лампы родильной палаты. Вот только попробуйте внушить это медикам! Я уже представлял себе, как они провозглашают хором: «Наши страховки не покрывают такие рискованные авантюры!» Или: «А что если при родах возникнут осложнения? А неотложка вдруг завязнет в зыбучих песках?»
Люк не жаловался на эту затянувшуюся остановку. Он завязал знакомство с другими ребятишками, и они вместе делали «пирожки» из песка. Каждое утро он деловито трусил на пляж со своим ведерком и формочками в виде черепахи, лягушки, замка, цветка, морской звезды… И сосредоточенно замешивал «тесто» из песка и морской воды, вкладывая в эту сложную процедуру максимум старания. Не знаю, на каком языке объяснялись между собой эти малыши, сравнивая полученные изделия, — наверное, на каком-то младенческом эсперанто. Люк возвращался к нам во второй половине дня, точно с работы, принося новые слова: water, sea, turtle, star, come to me…[52]. Я смотрел, как он просовывает свой маленький язычок между зубами, произнося звук «th». Это означало, что Люк, игравший со своим ведерком и формочками на берегу Тихого океана, находится в самом разгаре лингвистического погружения.
Однажды вечером Жюли преподнесла нам сюрприз — торт с кремом, украшенный двумя свечками. Люку исполнилось два года. Happy birthday![53] Я напрочь забыл об этом. Воспоминание о битком набитом брюссельском роддоме на миг заслонило картину пустынного побережья бухты и океанских далей. Люк не заставил просить себя дважды, чтобы задуть поочередно обе свечки. Потом он сунул пальчик в шоколадный крем и потащил его в рот. Неужели в два года ребенок еще остается младенцем?