Из-за этого инцидента я совершенно забыл про своих родителей, родных Жюли и нескольких друзей, которые приехали в аэропорт, чтобы проводить нас, выразить свою любовь и ободрить перед этим «прыжком в неизвестность». «Мы же только в Америку летим, а не на Луну», — успокоил я свою мать, которую явно пугал наш отъезд. Нам с Жюли пришлось пройти через неизбежную процедуру объятий, поцелуев и даже слез (ох, уж эти матери — ужасно ведут себя при расставании!). Разумеется, Люк был главным объектом внимания, он переходил из рук в руки, осыпаемый поцелуями и ласковыми словечками. Казалось, вокруг него вьется целый рой пчел, в чьем шумном гудении смутно угадывалось нежное сюсюканье, причмокивание, уменьшительные имена. А он, точно дирижер, управляющий этой какофонией, щедро, с сияющим видом дарил всем подряд широкие улыбки, милые гримаски, слюни и, главное, свой сладкий молочный запах, не обращая никакого внимания на коробки с памперсами, уплывавшие от него по конвейерной ленте в чрево самолета.
Молоко и пеленки составляют багаж всех младенцев, путешествующих по свету. Эту поклажу таскают за ними повсюду: так в старину возили провиант в армейском обозе, на лошадях или на ослах. «Боинг-747», чей багажный отсек был битком набит нашими драгоценными запасами, стремительно несся по лазурному небосводу, и мы вместе с ним. Люк крепко спал то на руках у Жюли, то на моих, пересекая, как ни в чем не бывало, часовые пояса, рассекавшие эфир, и даже не подозревая, что после каждого такого пояса он молодеет на целый час. Это путешествие назад во времени, продлись оно еще немного, грозило вернуть его к отправной точке, то есть в материнское чрево. Уж не эта ли сказочная перспектива так убаюкивала его в голубых высях небесных? А может, это ватные облачка, стелившиеся под нашим самолетом пушистой белой периной, помогали нам с Люком воспарить в сладкое царство грез? И пусть у нас под ногами бушевал седой океан, пусть в его глубинах завязывались невидимые глазу сражения не на жизнь, а на смерть между рыбами, водорослями, моллюсками и головоногими — все это пока интересовало Люка так же мало, как войны между людьми. Он спал сладким сном праведника, не думая ни о беге времени, ни о судорогах мира.
Сон, как говорят, есть выключение сознания. Но что такое сознание младенца? Всего лишь способность узнать лицо или руку, протянувшую соску, мелодию колыбельной или дребезжание погремушки? Зато сон уносит ребенка в другой мир — мир, недоступный пониманию взрослых, ибо со временем он стирается из их памяти, оставляя за собой лишь обрывки смутных воспоминаний о теплых источниках, о чистом воздухе, о земле и огне. Люк крепко прижимал к груди свои крошечные стиснутые кулачки, словно вход в иной мир требовал от него наивысшей концентрации усилий. Он путешествовал в царстве тьмы.
Жюли тоже уснула. Люк довел ее до самых ворот потайного сада, куда был открыт доступ лишь ему одному. А дальше его мать могла только бессильно смотреть, как ее дитя, ведомое чьими-то дружескими руками, исчезает вдали. По крайней мере, именно так я расценивал вздохи и легкие стоны, которые Жюли испускала во сне: легко ли мельком увидеть рай за высокими стенами и запертыми воротами, зная, что туда не суждено попасть?! Иногда она бормотала сквозь сон какие-то невнятные слова, выражавшие ее горе: она не могла последовать за Люком. Подготовка к отъезду и сам отъезд, этот напряженный период, когда нужно было собрать все, включая необходимую энергию, вконец измучили ее. Теперь она восстанавливала силы.
В общем, такова разница между сном младенцев и сном взрослых: первые исследуют неведомые области, вторые накапливают энергию, растраченную на благо первых. Одна сторона наслаждается, вторая восстанавливается. Именно этим можно объяснить тот факт, что малые детишки засыпают в любой момент, в любом месте и любой позе — сидя, лежа, свернувшись комочком, в машине и в коляске, в тишине или гаме, им все безразлично. Они спешат попасть в свой заповедный мир, так с какой стати дожидаться ночи или пресловутого «тихого часа»? Но если ребенок упрямится, не желая идти спать, это означает одно: заповедный мир стал ему недоступен. И, напротив, внезапно разбудить младенца — это все равно что грубо оторвать крестьянина от земли; такое или вовсе невозможно или же сопровождается оглушительным ревом. Примите мой совет: никогда не будите своего ребенка, если он крепко спит, иначе спровоцируете дикий скандал либо страшную месть. Однажды я проделал такой эксперимент с Люком. Больше это не повторится. Теперь я, обжегшись на молоке, дую на воду — кажется, так гласит пословица. Взрослый человек тратит на сон примерно третью часть суток. Младенец же бодрствует максимум несколько часов в день, успевая за это время жадно пососать грудь да бросить взгляд по сторонам. Стоит ему убедиться, что всё по-прежнему, всё на своих местах — материнская грудь и прочее, — и бай-бай, друзья! Он смыкает веки, сосет соску и вновь уносится в известные лишь ему одному края, чтобы нежиться в их мягких мхах и лишайниках. Скорей туда, не терять ни минуты! Может быть, это и есть начало осознания того, что зовется временем?