Стрелка подбирается к ста сорока.
– Мы разобьемся насмерть, – стонет старичок.
– Это не имеет значения, – отвечаю я, чтобы его успокоить.
– Это безумие, – завывает он, чтобы меня остановить.
Я издаю радостный вопль. Передо мной машина Плюме, а за рулем Карл Бункс!
Я заметно сбрасываю скорость... Теперь мне остается только следовать за ним. Я поздравляю себя с тем, что принял это дерзкое решение. На такой тачке, как «ланчия», я не дам ему оторваться. Кроме того, она не может возбудить подозрения беглеца... Как этот парень знает Париж! Он уверенно доезжает до заставы Отей, там сворачивает вправо и въезжает в Булонский лес... Мы проезжаем пятьсот метров, и он сворачивает на маленькую улицу, обсаженную акациями.
Здесь полно богатых домов. Я вижу, что «404-ка» останавливается чуть дальше. Чтобы не насторожить его, я опускаю поля шляпы, обгоняю его, сворачиваю на первую же боковую улицу и останавливаюсь.
– Вот, – говорю я старикашке, – мне остается только извиниться и поблагодарить вас.
Достаю удостоверение.
– Это чтобы доказать, что я на самом деле полицейский. Будет вполне естественно, если вы сурово осудите мое поведение. Я знаю, что действовал весьма бесцеремонно, но меня вынудили обстоятельства. Хотите – можете подать на меня жалобу. Это ваше право, и я на вас нисколько не обижусь.
После этой пылкой речи я его покидаю. Бункс – я продолжаю называть его этим именем, потому что не знаю настоящего, – вошел в коттедж с закрытыми ставнями. С угла улицы я слышал, как он позвонил в дверь условным сигналом. Я бесшумно подхожу к этой двери.
Навостряю уши, но ничего не слышно. Однако есть же кто-то в доме, раз этот малый позвонил и ему открыли!
Достаю отмычку. Этот мой дружок не остается без работы.
Я бесшумно открываю дверь. По крайней мере отпираю замок, а открывание двери занимает больше времени. Открывая, я вынужден приподнимать ее, чтобы она не заскрипела... Когда щель оказывается достаточно широкой, чтобы пролезть в нее, я захожу.
В доме хорошо пахнет. Это тот запах, что я вдыхал во Фрейденштадте и Канне. Волнующий и тревожащий запах туберозы, запах духов малышки Бункс!
Иду по узкому коридору и подхожу к открытой двери. Лже-Бункс и его лжесестра там.
Едва я их увидел, у меня сразу исчезают последние сомнения насчет того, что парень не тот, за кого мы его принимали, потому что они занимаются спортом, который обычно не практикуется между родственниками!
Я не хочу прерывать подобный спектакль. Любовь – штука священная, не знает ни границ, ни законов...
Сеанс длится еще добрую четверть часа, потом они останавливаются, тяжело дыша... Светлые волосы Кристии свешиваются до пола.
Чтобы нарушить блаженство этого момента, я начинаю что есть сил хлопать в ладоши.
Видели бы вы, как они подскочили! Видели бы, какими глазами смотрели на меня эти влюбленные! Согласен, человека трудно простить за то, что он подсмотрел зрелище такого рода. Эти не простят меня никогда.
– Поднимите руки, и как можно выше! – прошу я их.
Они не подчиняются. Кристия предпочла бы получить дырку в шкуре, чем выполнить этот приказ. А он бледнее, чем обычно.
– Вы поняли? – спрашиваю.
Он понял, но с сердитым видом скрещивает руки на груди.
Чувствую, если смолчу, мой престиж сильно пострадает.
– Ладно, можете скрестить руки, раз вам так хочется... Поднимать их слишком утомительно для мужчины, израсходовавшего столько сил!
– Какой вы мерзкий тип, – бормочет он.
– Пожалуй, – усмехаюсь я.
Он с решительным видом делает шаг в мою сторону.
– Стойте! Или я буду стрелять!
Думаете, он подчиняется? Хренушки! Продолжает надвигаться на меня, как человек, собравшийся раздавить паука...
– Не подходите! – кричу я.
Я хочу заставить его поверить, что выстрелю. Все его существо сжимается от предчувствия, но самолюбие заставляет идти вперед.
Я даю ему сделать еще шаг и вытягиваю руку, делая вид, что сейчас нажму на спусковой крючок. Он останавливается, и я влепляю ему мощный удар в челюсть. Это самый красивый хук левой за всю мою поганую жизнь. Он, не охнув, валится на пол, словно сраженный молнией... Я добавляю удар каблуком моего колеса по его затылку, чтобы он вел себя тихо, и подхожу к столу, на котором сидит Кристия.
– Ну, девочка, – обращаюсь я к ней, – что нового произошло после Канна?
– После Канна... – бормочет она.
– Не надо косить под дурочку, детка. Я все понял... Ты первая девка, которой удалось меня одурачить макияжем. Признаюсь, до сих пор я не очень верил в задницу, но сейчас мое мнение об этой части тела изменилось.
– Что вы хотите сказать?
– Это ты была лжемедсестрой в каннской клинике. Браво! Я не устану тебе аплодировать... Твой номер – настоящее произведение искусства! Я попался еще и потому, что ты изменила не только внешность, но и внутренний облик. Ты превратилась из прекрасной златовласой авантюристки в заурядную девушку из народа, втянутую в грязное дело и не видящую дальше своего носа.
Прочитав статью в газете, ты решила вмешаться. Чтобы пойти на такое дело, надо иметь большую смелость, даже дерзость. Ты покрасила волосы, уложила их вокруг головы, потом смыла крем, делающий тебя загорелой, надела контактные линзы, изменившие цвет твоих глаз... Жвачка на деснах изменила форму рта... Белый халат, немного эфира, чтобы сбить запах духов, – и подавайте на стол в горячем виде. Готова оскорбленная дамочка, мечтающая отомстить девке, которая отбила у нее мужа!