Сергей несколько минут стоял недвижим, пока не пришел в себя, почувствовав, как ветер шевелит его снежно- белые волосы. Уйдя с наветренной стороны, он вытащил из кармана пальто серебряный медальон, с которым решила расстаться Павлина. Осторожно открыв замочек, он молча смотрел на лица матери и отца, затем вытащил карточку матери, чтобы еще раз прикоснуться к колечку Аниных волос.
На какой-то миг он забыл обо всем на свете, и слезы на его лице смешались с соленым морским воздухом. За фотографией было не одно, а два колечка — медно-рыжее и еще одно, темное, словно земля его родины, что осталась теперь так далеко позади...
Сергей молча помолился за свою дочь, и ему казалось, что Анин голос сейчас вторит его неслышным словам, — голос, который уже не раз обращался к нему в его самый темный час: «Имей веру, любимый. Нашей дочери ничего не угрожает под неусыпным оком Всевышнего».
— Я знаю, — ответил он ей. — И не только ей — всем нам.
Когда я был молод, я верил,
Что в жизни есть свой порядок,
И этот порядок — мои желания и надежды.
Но теперь понимаю, что Путь извилист, как река. Устремляясь вперед, никогда не течет прямо, Следуя воле и замыслу Творца,
Чтобы слиться с Великим Морем Бытия. Мои странствия открыли мне глаза:
Принимая свой Путь, человек становится воином. Любая дорога ведет к миру.
Любой выбор — к мудрости.
И истоком жизни всегда была
И вовек пребудет Загадка.
Из дневников Сократеса
И еще немного о том, что было дальше…
Мои бабушки и дедушки, все четверо — выходцы из Украины, но я был особенно близок с родней с материнской стороны. Мой дедушка Эйб был мастер рассказывать всякие истории. Сколько их я еще мальчишкой наслушался от него, пока мы с ним кололи орехи, сидя под могучим деревом, что росло у них на заднем дворе. Как и многие выходцы с тех краев, он мало говорил об Украине или России, предпочитая рассказывать пусть о менее значимом, зато о личном — о том, как ему хотелось в детстве, чтобы его посадили на лошадь, как он научился плавать, решившись прыгнуть с лодки в холодную прозрачную речку.
В моем воображении долго еще жили образы и тех историй, что он сочинял для меня, и народных сказок тоже, например о жар-птице, которая никому не давалась в руки, кроме одного мальчика, такого же доброго и послушного, как я...
Дедуля Эйб умер, когда мне было четыре года.
Бабушка, которую мы все звали Бабу, сказок не рассказывала, зато она делала самые вкусные на свете пироги с повидлом, и еще строго следила, чтобы у меня, пятилетнего мальчишки, всегда было чисто за ушами. Я до сих пор с теплотой вспоминаю мою Бабу, старую седую женщину, любившую носить цветастые платья.
Когда я подрос и уехал учиться в колледж, мы перестали видеться с Бабу, пока наконец в начале семидесятых я на какое-то время вернулся назад в Южную Калифорнию. К тому времени ей было почти восемьдесят, большую часть времени она не вставала с кровати. Ее зрение тоже стало быстро сдавать, так что я нередко читал ей вслух из своих рукописей, над которыми в тот момент работал.
Как-то раз, это было воскресенье, я решил ей почитать кое-что из черновых набросков этой книги, частично составленной из отрывков дневника Сократеса, который он передал мне перед своим исчезновением. Поскольку действие происходило в России, откуда она была родом, я подумал, что Бабу должно понравиться. Поначалу мне показалось, что она не очень-то обращает внимание на то, что я читаю, — до того момента, пока я не назвал имени Сергея Иванова. Услышав это имя, Бабу неожиданно наклонилась и ее глаза широко раскрылись.
— Ты в порядке, Бабу? — спросил я.
— Да, да — читай дальше, — сказала она, глядя кудато мимо меня.
Сергей Иванов — достаточно распространенное имя в России. Наверное, подумалось мне, у нее был там кто-то, кого так звали.
И лишь когда я упомянул о мальчике, которого звали Константин, Бабу протянула руки и прервала меня:
— Все, хватит читать! — сказала она.
Я никогда раньше не слышал, чтобы она говорила так взволнованно. Но не только ее голос встревожил меня — у нее из глаз неожиданно покатились слезы. Утирая слезы носовым платком, Бабу сама стала рассказывать мне о своем детстве и о своей жизни...
То, чем она решила поделиться со мной, открыло передо мной больше семейных тайн о моих предках, чем я надеялся когда-либо узнать.
Еще на борту парохода, не добравшись до Америки, Константин познакомился с франко-канадским эмигрантом, господином Гогэ. Этот элегантно одетый человек оказался владельцем компании, производившей готовое платье. Просмотрев несколько набросков Константина, Гогэ тут же предложил ему работу в своей компании — иллюстрировать каталог последних новинок модной одежды.
Так что сразу по прибытии в Нью-Йорк Константин и Павлина перебрались в Торонто, где сняли маленькую квартирку.
В Канаде Павлина родила двух дочерей. В 1916 году их семья, проделав путешествие через всю Канаду, поселилась в Ванкувере, а оттуда они в конце концов переехали на Западное побережье Соединенных Штатов.
Что же касается Сергея, то он первые несколько лет посвятил странствиям по Америке — пешком, на лошади, поездом, и те письма, которые время от времени получали Валерия и Андрей, пестрели почтовыми штемпелями самых разных мест Америки. Позже он связался с одним из Мастеров, с которым встречался на Памире, и еще раз проделал путешествие через море по делу особой важности. Вся переписка с ним прервалась на продолжительное время.
В 1918 году, после смерти Валерии, Андрею удалось
увезти свою семью из коммунистической России, как раз перед тем, как опустился железный занавес. После этого, как часто случается с семьями эмигрантов, все утратили связь друг с другом.
Со временем Сергей вернулся в Америку и поселился в Окленде, штат Калифорния, в пяти сотнях миль от своей дочери, хотя никто из них не знал о местожительстве друг друга.
Иногда ему казалось, что он видел Павлину среди базарной толчеи — и даже как-то окликнул ее. Нередко он задавался вопросом, где они с Константином и как устроились. Он был бы рад узнать, что Павлина и ее муж живы, здоровы и полностью посвятили себя своей семье и будущему. Но их дочери так и не узнали ничего о прошлом родителей — лишь самые приблизительные детали. Павлина не хотела говорить об этом, а Константин уважал волю жены.
Однако история на этом не заканчивается.
За много лет до этого, еще когда Павлина и Константин только ступили на американскую землю, чиновник эмиграционной службы попросил Константина назвать свое полное имя. Не зная своей фамилии, Константин решил взять себе совершенно новое имя для этой новой страны. Единственное имя, что пришло ему на ум в этот момент, было Абрам Чудоминский, автор его первой и самой любимой книги. Вот так и получилось, что чиновник, толком не разобравшись, как оно пишется, записал его как Эбрахама Чудома. Это новое имя и было занесено в иммиграционные документы, а фамилия стала и фамилией Павлины, изменившей свое имя на Полин.
Полин и Эбрахам назвали своих двух дочерей Вивиан и Эдит. Обе девочки выросли уже в Южной Калифорнии. Одна из этих дочерей, Вивиан, вышла замуж за хорошего парня по имени Герман Миллмэн, которому родила двоих детей — дочь по имени Дайяна и сына Дэниэла...