допечных предпочитал не знакомить. Он приберег кое-что про
запас для своей любимицы.
г— Случись дочке остаться одной, — бормотал он себе под нос, —
а меня не будет рядом, она должна суметь самостоятельно дать
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОНАСТЫРСКИЙ ОСТРОВ
,30
отпор любому, в том числе и однорукому гиганту.
Егорыч решил посвятить этому свою жизнь.
онстантин между тем рос как на дрожжах. Постоянно
Кголодный, он все время вырастал из своей одежды и обувки.
Одно время он даже ходил босиком, пока не подобрал для себя
пару сапог, на которые никто не позарился, из кучи брошенных
вещей, регулярно появляющихся в лагере после каждого набега.
Порой он чувствовал себя смешным и неуклюжим. Привычно уже
устраиваясь вместе с мужиками у костра, он слушал их рассказы о
женщинах, но даже не осмеливался подумать о чем-то подобном
между собой и Павлиной — ему становилось плохо только от
одной мысли о чем-то подобном.
Его чувство к Павлине — вот то, что оставалось постоянным среди
тех перемен, что принесла ему жизнь за эти годы. Павлина была
единственной живой душой на свете, для которой он хоть что-то
по-настоящему значил в этой жизни, несмотря ни на что.
Привязанность к «папке» сменилась у Константина жгучей
ревностью. Тот, кем Павлина так восхищалась, вызывал у него все
большую неприязнь. Но ведь, в конце концов, она видела только одну сторону атамановой
жизни. Дл* нее он был защитником, покровителем, отцом. К тому же он ни разу не дал Павлине повода усомниться
в искренности его отцовской любви. Она не знала, кем на самом деле был Дмитрий Закольев, а Константин просто
не находил в себе силы раскрыть ей глаза на то, какой страшный человек их атаман.
Константин старался скрывать свою растущую привязанность к
Павлине. Когда-то он был ей как брат, но теперь его чувства
изменились, став глубже, совсем иными. Он понимал, что в
действительности должен испытывать благодарность к атаману.
Ведь тот только приветствовал их дружбу — настолько, насколько
она не мешала ее тренировкам. Тем более что еще много лет назад
атаман лично распорядился, что в отряде он будет только
помощником, но не бойцом, и все свое время должен посвящать
Павлине. Поэтому не было ничего удивительного в том, что никто
из мужчин не приглашал его изучать боевые искусства.
По правде говоря, он был даже рад этому. Мысль о том, чтобы
стремительно мчаться на лошадях с другими, «настоящими
мужчинами», размахивая саблей, уже не привлекала его. У него
были другие интересы и способности. Куча вещей, которые были
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОНАСТЫРСКИЙ ОСТРОВ
,31
отняты у убитых евреев, но никого в лагере не заинтересовали,
становилась все больше. Однажды Константин нашел в ней
настоящую драгоценность — набор кистей и красок. И пока
Павлина совершенствовалась в своем искусстве, Константин тоже
не сидел без дела. Когда не было бумаги, чтобы рисовать кистью,
он рисовал углем на всем, что попадало под руку. Он мог часами
сидеть, не замечая ничего вокруг, рисуя то, что видели его глаза:
деревья, лошадей и птиц, а иногда и причудливые образы из своих
снов.
Только мысль о своем будущем могла навести на Константина
тоску. Неужели же, спрашивал он себя, так всю жизнь он и
просидит здесь, вместе с женщинами и Егоры- чем, в ожидании,
когда те самые «настоящие мужчины» вернутся с вылазки. А ведь
в их числе уже были и многие из его сверстников. Для них
Константин был просто чудаком.
Одна Павлина понимала его.
Но и с ней рядом он тоже чувствовал себя неловко. Не-
принужденности, что прежде наполняла их отношения, Уже не
было. Когда им случалось остаться наедине, он чувствовал себя
ужасно неуклюжим, не решаясь сказать ей всего того, о чем
раньше так легко говорилось. И он заводил разговор о
тренировках, а она отвечала ему с таким жаром, что он понимал —
в ее глазах он остался все тем же самым близким другом.
Константин не раз любовался, как развеваются волосы Павлины
цвета густого чернозема, когда она бежала ему навстречу. Для него
она была красавицей, даже в мальчишеской одежде. Однажды он
не удержался и нарисовал ее лицо — потом оба они смеялись над
этой попыткой. Но снова и снова Константин принимался рисовать
ее, но ему так и не удавалось поймать той ее красоты, что