Он вздрогнул и проснулся. Уже начинало светать. Он выжил и в
эту ночь. Сергей поскорей выбрался из шалаша, чтобы взглянуть,
где сейчас может быть Закольев, но тот, как ни в чем не бывало,
продолжал спать в своем укрытии.
Но когда Сергей принялся разбрасывать свой шатер и затаптывать
тлеющие угли, Закольев встал, и не произнеся ни слова, взял нож и
лопату и пошел прочь от лагеря.
Чуть позже, уже на обратном пути в школу, который пролегал
через каменистую, поросшую леском равнину, Сергей все
продолжал размышлять о том, что ему пришлось испытать в эти
последние семь дней. Теперь он знал, что способен выжить и в
условиях дикой природы, как ексей-Казак, и не хуже тех, кто
прошел это испытание ПеРед ним.
Сходиться нужно было к условленному месту, как было приказано
Казаком. К середине дня вернулись все тридцать два кадета. Еще
издали Сергей приметил Закольева, вокруг которого успела
собраться кучка полуголых ребят помладше. Закольев тоже его
заметил. Показав на него рукой, он что-то сказал своим дружкам, и
Сергей заметил, что его замечание было встречено дружным
хохотом.
Не обращая внимания, Сергей постарался отыскать в толпе
Андрея, сгорая от любопытства расспросить друга о его семи днях.
Но Андрея не было видно, очевидно, он еще не вернулся. Когда
Сергей повернулся спиной к Зако- льеву и его дружкам, он
услышал за своей спиной ехидное хихиканье. Один из них,
понахальнее остальных, очевидно стараясь угодить своему кумиру,
язвительно бросил:
—
Что, Сережа, явился не запылился?
—
Тебе еще повезло, что Дмитрий поделился с тобой шкурой, —
иначе ходил бы голый, как те бестолочи, — подхалимским тоном
подхватил еще один.
Сергей смерил его взглядом. Можно было только догадываться,
что Закольев тут успел насочинять.
Тем временем показался уже и Андрей, со своим старшим
напарником, усталый, но счастливый. На них были грубого вида
самодельные куртки из перевязанных между собой шкур. Но
штанов не было, а к ступням твердыми шнурами были привязаны
куски кожи наподобие подошв. Сергей, улыбаясь, разглядывал их
пестрые наряды, сделанные из шкур кролика, енота, лисы, белки, и
неведомое прежде ощущение собственной силы переполняло его.
Это было одно из самых запоминающихся переживаний Сергеевой юности. Надеюсь,
вдруг сказал он сам себе, в первый и последний раз я остаюсь наедине с Дмитрием Закольевым.
осле полевых учений Сергей вернулся к повседневной школьной
Пжизни, но его не покидало осознание тех перемен, которые произошли не только в его внутреннем мире, но и с его
телом тоже.
Он стал подмечать лицемерие и недостатки окружавших его
взрослых. Бродилов, без устали твердивший, как необходимо тренироваться, пока не
сойдет семь потов, с каждым месяцем полнел все заметнее, а Калашников, привычно облокотясь об учительскую
кафедру в классной комнате, менторским тоном рассуждал о том, что без правды никуда, и при этом не переставал лгать
о евреях.
Впрочем, жизнь Сергея стала даже еще более сложной и
запутанной, чем прежде. Может, и в самом деле пришла пора
сбежать отсюда? Такая мысль снова стала посещать его. Бежать,
чтобы найти в большом мире дом и людей, которые согласятся
принять его в этом доме, людей, которые были бы похожи на него.
Сергей рвался на свободу, в мир, где для этой свободы было мало
места, разве что в дикой природе. Но даже в природе были свои
строгие законы и не менее строгий спрос с того, кто не хотел
подчиняться этим законам. Вопросы, противоречия, словно
пчелиный рой, гудели у него в голове. Прежде он никогда не
задумывался о том, что ждет его в будущем. Теперь же эта мысль не давала ему покоя.
Сергей, с молчаливого согласия своего дяди, зачастил в его личную
библиотеку. Владимир Иванов обладал внушительным собранием книг, и Сергей буквально проглатывал одну книгу за
другой, не делая различий между религиоз- Нои философией и военной наукой, — вплоть до древнегреческих философо в,
таких как Платон, описавший жизнь Учение Сократа и других мудрецов и государственных
Деятелей.
Сергея ждало удивительное открытие: некоторые фразы в книгах,
словно ключ, открывали внутри него обширное скопление
собственных мыслей на темы, о которых прежде он никогда не