за уборкой, она ни ра3у ^ встала на защиту своего сына.
Полковник тем временем поднялся и на негнущихся но raix двинулся в
сторону Грегора, загораживая собой дверь чтобы мальчишка не смог улизнуть.
—
Ах ты, байстрюк, — бормотал он заплетающим^ языком, —
пора, давно пора взяться за твое воспитание сукин ты сын...
—
Папаша, что вы такое говорите... разве я не ващ сын? — не
отрываясь от своего занятия, хмыкнул мальчишка.
—
Наш? — икнул полковник и уставился на Грегора, словно впервые увидев его. — Да
ты такой же наш, как... ты жиденок, понял? И сын жида, во как! Сгорел он от водки, все тосковал по ей... а она... и все
они... да что там... Мы взяли тебя на воспитание, мать твоя упросила... талдычила, вот будет у нас, вот будет... А-а-а! —
словно зверь, заревел он и непослушными пальцами стал расстегивать пряжку на ремне. — Ну, щас узнаешь, что будет...
Это были последние слова, которые полковник сказал в своей
жизни. Услышав, что он еврей, потрясенный Грегор вскочил на
ноги и заверещал что было духу.
—
Врешь! Ты врешь! А ну, прочь от меня! — Грегор бросился на
отца, у которого от удивления даже челюсть отвисла, и со всей
силы боднул его головой в живот.
Полковник тяжело сглотнул, стараясь ухватиться за край стола. А Грегор, расширившимися
от ужаса глазами смотрел на свой перочинный нож, по которому потекл4 красная капля.
Вдруг колени у полковника подогнулись, он хотел 6ыл° удержаться
ЧАСТЬ
^.ОБРЕТЕНИЕ И УТРАТА
116
за плечо сына, да так и рухнул, свалив табуРеТ Затылок с тяжелым хрустом стукнулся
об пол, и Стакк0 старший, дернувшись, затих, глядя немигающим взгляд0' в пустоту.
р гор повернулся к матери. Она все время была здесь, белая как мел.
°е qT0 что ты наделал? — наконец выдохнула она. ^Наконец-то ты не отводишь глаз, — подумал Грегор. — ' " смотри... только
не убегай, смотри». Он протянул к
^окровавленную руКу, и женщина вдруг закричала:
неИ _ Ты . Ты убил его, убил! Зверюга!..
Вот тогда-то в доме и появился зверюга. Грегор словно ми гла3ами смотрел на то, как лезвие его перочинного ножа
раз за разом входило женщине в живот, слышал, как она кричала, и этот крик, словно холод железа, пронзал все его тело.
Он хотел, чтобы она замолчала, и раз за разом взмахивал окровавленной рукой, пока крик не стал всхлипом, а потом и
вовсе стих.
Теперь в доме хозяйничал зверюга, и Грегору ничего не оставалось, как поджечь дом, чтобы
выкурить его на улицу. Все так же, словно в полусне, он смотрел, как высокие языки пламени врываются в снежное
небо, сглатывая снежинки, чтобы упасть черной сажей на то, что еще мгновение назад было его жизнью. Он неподвижно
стоял на улице и смотрел на пожар, пока подоспевшие соседи не увели его прочь.
середине лета Сергей обогнул восточный край черТь оседлости, той
Кобласти России, от Балтийского до Чер. ного моря, где было дозволено жить большинству евреев Еще пара недель,
и позади на юге останется Москва, он обойдет ее западнее, держа путь на север, к Петербургу. еще не исполнилось и
девятнадцати, но никто не узнал бы в этом бородатом длинноволосом мужчине того чистенького аккуратного кадета
Невской школы, что стал затем беглецом. Поэтому Сергей больше не боялся открытой дороги, временами сокращая путь
в крестьянской телеге или фургоне торговца.
В этом долгом пути у него было достаточно времени, чтобы
освежить в памяти все то, что в свое время заставил запомнить его
Гершль. Десять лет прошло с тех пор, но карта дедули Гершля и
сейчас словно была у него перед глазами, в мельчайших деталях.
Что-то очень ценное, порой он даже рассказывал себе самому,
закопано к северу от Петербурга, на лугу, под деревом у самого
берега Невы... в десяти километрах от Зимнего дворца.
А пока наступил сентябрь 1891 года. Был по-летнему душный
полдень, когда наконец показался и Петербург' Сергей с некоторой
опаской вошел в город, осторожно ступая по ровным мощеным
улицам. И прохожие, привыкши£ видеть на этих улицах по-
городскому модно разодеть"1 люд, подозрительно оглядывались на
странствующего ле совика, одетого в самодельную одежду и обувь
из оленье" кожи. Сергей, не сразу понявший, почему люди шар3*3