строительстве домов, а не на преследовании евреев. Как ни
странно, последним штрихом в этой деревенской атмосфере стало
появление в лагере собак.
Прежде во время набега на еврейские поселения Закольев не жалел
не только людей, но и их собак, кидавшихся с лаем на незваных
гостей. Но теперь он позволял забирать в свой поселок тех собак,
которые за кусок хлеба были готовы пойти вслед за новыми
хозяевами. Да и за самим атаманом не раз замечали, что он был не
прочь почесать у собаки за ушами. Ведь собаки — это идеальные
последователи, готовые лизать руку хозяину и идти за ним хоть на
край света. Совсем как послушные собаки вели себя с атаманом и
те из лагерных детей, кто был поумней остальных.
Самым маленьким из детей в поселке было позволено делать все,
что заблагорассудится: бегать и возиться, как Щенятам, — атаман
закрывал глаза на любые их шалости и проказы. Но как только они
подрастали, на них взваливали все те обязанности, которые
взрослым казались скучными или неприятными: чистить уборные
или стирать одежду в реке.
И собаки тоже отрабатывали свой кусок хлеба. Теперь не нужно
было держать постоянно часовых начеку — ни один чужак не мог
приблизиться к селению незамеченным. Собаки также загоняли
отбившихся от табуна лошадей и еще — небольшое стадо овец —
их недавнее приобретение, отнятое во время одного из налетов на
еврейское селение. Вот так и получилось, что собаки тоже стали
обитателями лагеря, охотились вместе с людьми и, вернувшись с
охоты, с напряженным вниманием наблюдали, как женщины го-
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОНАСТЫРСКИЙ ОСТРОВ
,252
товят пищу, — в надежде, что и им перепадет случайный кусок.
Словом, все в этом необычном поселке стало как в любой другой
казацкой станице: дети бросали палки собакам, мужчины
складывали очаги в надежно построенных избах, женщины
занимались хозяйством и растили детей. Но огонь в этих очагах
было дозволено разводить только ночью или в снежную и
дождливую погоду, чтобы дым из труб не обнаружил поселка.
Было время, когда мало кто в лагере обращал внимание на то, что
атаманова страсть к скрытности росла с каждым днем, и тем более
никто не подмечал появившихся странностей в его поведении. А
тем временем они, эти его странности, становились все сильнее.
Все чаще атаману виделся Сергей Иванов, и он то и дело
вздрагивал — ему все мерещилось, что седоволосый враг
притаился за деревом или выглядывает из-за овина, или, что было
страшнее всего, приходит к нему по ночам, да так и стоит ночь
напролет в ногах его кровати.
Впрочем, чем дальше, тем очевидней становилось, что кошмары,
терзавшие Закольева по ночам, не проходят для него бесследно: у
атамана появился нервный тик, порой у него дергалась голова,
вдруг ни с того ни с сего он начинал заговариваться. Временами он
и вовсе был как не в себе — брался за какое-то дело или начинал с
кем-то говорить — и вдруг странно умолкал, только пристально
смотрел на что-то, видное лишь ему одному. Только темные круги
под глазами выдавали то, что ночные эти видения дорогого стоили
атаману.
Все больше отдаляясь от своих людей, Закольев стал считать себя
личностью трагической, страдальцем, что возвышается над
обыденной возней мелких людишек. Было время, когда он любил
окружать себя чем-то вроде свиты самых преданных сторонников.
Теперь он отдавал распоряжения почти исключительно через
Королёва, и тот, требуя беспрекословного подчинения, понемногу
превращался в полновластного хозяина лагеря.
Тем временем жизнь в лагере шла своим чередом. Вечерами, когда
мужчины возвращались с охоты — на зверей ли, на евреев ли, —
они усаживались вокруг костра и рассказывали истории о своей
молодости, просто пили, соревнуясь в тостах. Правда, в словах они
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. МОНАСТЫРСКИЙ ОСТРОВ
,253
стали осторожны и когда поблизости был их предводитель, и даже
тогда, когда его не было рядом. По распоряжению Закольева того,
кто осмелится даже на словах проявить непослушание или же
выболтает месторасположение их лагеря, ожидала смертная казнь.
Впрочем, отыскать лагерь было не так просто, даже если бы кто-то
и пошел по их следу. Избы были надежно спрятаны от
посторонних глаз в лесной глуши, на хорошо укрытой поляне,
приблизительно в сотне метров от небольшой, но бурной реки.