Я подсмотрел за шерпой: он накрыл мешком голову яка и нанес ему точный удар топором, который зазвенел в ледяном воздухе.
Вечером мы порадовали себя самым вкусным жареным мясом, какое только можно вообразить, а буря тем временем стихла.
Наши хозяева – любопытная троица, состоящая из женщины и двух ее мужей. Они охотятся на буйволов и оленей и ловят рыбу во время оттепели. После долгого ужина старший муж подходит ко мне и отвешивает поклон. Я не понимаю его слов, Чанг переводит: он предлагает мне свою жену, которая сияет от радости и поглядывает издалека, отмывая кастрюлю мокрым песком. Она вся в морщинах, хотя ей наверняка не больше тридцати лет. Это властная, привыкшая командовать женщина, но видно, что она будет рада оказать обычный знак гостеприимства.
Я прошу Чанга объяснить, что мне нужно первым встать на ночную стражу, потому что вокруг каменного хлева, где мы оставили скот, бродят волки (их привлекла кровь зарезанного яка). Мужчина настаивает. Женщина оставила в покое кастрюлю и смотрит угрожающе. Вряд ли она что-то понимает, но догадывается, о чем говорит Чанг.
– Он говорит, его жена впервые видит мужчину с золотыми волосами… – сообщает мне Чанг. Но я снова отказываюсь, готовый три часа провести на ветру, слушая вой волков.
Заглянув с улицы в окошко, я вижу, как Чанг залезает под одеяло к хозяйке, в то время как двое ее мужей, объевшись, спят на другой кровати.
Погода улучшается. Мы возобновили свой обычный ритм. Лишь снег поглощает здешний холод.
Мы пересекаем район Красного соленого озера, и, по словам Чанга, нам предстоит преодолеть последнюю часть бесконечной пустыни – Дунгбуре, который угрожает северу своими ледниками.
Я делаю все возможное, чтобы не переставать записывать. Десять дней прошли в невероятных усилиях, все усугубилось из-за высоких сугробов, которые порой доходили мулам до самого брюха. На обрывах мы потеряли двух мулов. Чанг даже пригрозил вернуться и выждать, пока не наладится погода. Мне пришлось договориться с ним о дополнительной плате по два фунта в день, пока не доберемся до пустыни. Он согласился. (Я знал, что он сильно проигрался в Мендонг-Гомпе.)
Вчера мы наконец начали спускаться к синьцзянским степям.
31 декабря. Эта дата здесь ничего не значит.
Мы разбили лагерь возле Карамуранского перевала. Развели огромные костры в пещерах, где люди и животные явно хотят остаться подольше, чтобы восстановить утраченные силы.
Готовится похлебка из засоленного мяса яка, а я напиваюсь, почти исчерпав свои запасы водки.
Ностальгия сжимает мне сердце грязными бархатными коготками: мне представляется снежная ночь в Нагольде. Тепло очага, подарки. Окна средневекового квартала со свечами, мерцающими в синей морозной ночи. Вальсы на балу в отеле «Пост». Запах огня в домашнем камине. Двоюродные братья и сестры. Подарки. На рассвете прогулка сильно подвыпившей молодежи к белеющим берегам невозмутимого Некара, главной артерии глубинной Германии.
А когда я уснул, мне привиделся дикий сон. Я проснулся и увидел, что сижу в одеялах с револьвером в руке. У меня появилось страшное ощущение, будто подле меня лежит окоченевшее тело Кармен. Обнаженная, мертвая Кармен среди одеял, пропахших овцами.
Неделю спустя мы с легкостью двигались вперед по руслам замерзших рек. 12 января мы добрались до границы. Слышны вопли радости и восторга. Для всех, в том числе и для тибетцев, путешествие закончилось. Они радуются, как спортсмены, завоевавшие трудную награду.
Похоже, на твердой равнине наша скорость увеличилась втрое. Мы добрались до места, где китайские кочевники стояли лагерем в ожидании караванов, с которыми можно поторговать. Они живут в плоских шатрах, не похожих на наши. Это первые юрты, которые я вижу. Кочевники приходят сюда примерно раз в два месяца, и нам повезло, что не надо их дожидаться. У себя в шатрах они устраивают пиры, играют и поют. Жизнь бурлит в китайском мире. Тибет кажется ледяным высокогорным монастырем, оставшимся позади.
Я готовлю каждому деньги и подарки, в зависимости от его заслуг. Я проникся таким уважением к достоинствам Чанга, что расстанусь со своим запасным биноклем. Это лучший подарок, который только можно было ему сделать.