Исследователи творчества Саят-Новы единогласно утверждают, что он неповторим в своих стихах, которые были одновременно и песнями; богатыми красками с бесчисленными оттенками умел он живописать несчастную любовь, душевные страдания, находя все новые комбинации поэтических чувств, чтобы выразить и рассеять свои собственные любовные муки. Описания его экзотичны; он использует имена, слова, краски других стран. Его четверостишия — маленькие коврики, где с восточной фантазией вышиты картины, радующие глаз красотой, а слух — удивительной музыкальностью.
Язык хорошего ашуга сродни языку соловья. Когда ему приходит охота петь, для него перестают существовать султаны, палачи, судьи, законы, запреты. Он свободно творит, никого не боится, ни в ком не нуждается, готов всех спасти от любого зла и даже воскресить мертвых. Только Саят-Нову, когда его настигла беда, никакой соловей в мире уже не мог спасти.
Он говорит о тайнах своего искусства:
Художники со всей вселенной пускай сберутся вкруг меня, Индийский резчик пусть рассмотрит узоры, тонкость оценя. Любуйтесь яхонтом, рубином, игрой их тайного огня.
Заворожат вас шелк, и бархат, и златоткань, к себе маня. Искусно убрана, с уменьем — не сыщешь худа — кладь моя[49].
При переводе пропадает самое главное — волшебная музыка его песен. При некотором воображении можно лишь представить, сколько драгоценных даров везут со всех концов света караваны его стихов.
Творчество Саят-Новы имело важное значение для искусства обработки стиха, развития и обогащения языка. Это вершина старой армянской поэзии.
Ованес Туманян
Ованес Туманян — один из самых замечательных поэтов нового времени. Он жил в конце XIX и начале XX века. Я не видел в Армении ни одного человека, который не знал бы Туманяна. Даже малообразованные люди знают не только его имя, но и какой это был человек, что писал и даже многое из написанного им. И если не сумеют прочитать наизусть стихи Туманяна, то расскажут какую-нибудь его сказку и непременно вспомнят рассказ «Гикор», историю бедного крестьянского мальчика, которого отец привез из деревни в город, чтобы отдать в услужение к торговцу. Обычная история деревенской бедноты всего мира. Если даже прочтешь множество подобных рассказов, познакомишься в жизни с другими, более трагическими судьбами, по-своему интересными, и если нет ни малейшей охоты читать такой рассказ или вообще не нравится тебе подобная литература, стоит взять в руки «Гикора» Туманяна даже в плохом переводе и не оторвешься, пока не закроешь последнюю страницу, хотя заранее догадываешься о всех перипетиях этой армянской драмы.
Потом, почувствовав твой интерес к Армении двух первых десятилетий двадцатого века или времен первой мировой войны, тебе скажут: «Прочти статьи Туманяна».
В литературе важно уметь сохранять равновесие между индивидуальным слогом и народным языком, и в этом отношении Туманян может служить образцом. В наши дни, разумеется, армянский литературный язык уже не язык Туманяна — иначе пишут поэты и прозаики, иначе говорит народ. У Егише Чаренца есть хорошие стихи:
Туманян сделал, по-видимому, то, что делают большие писатели: собрал и соединил живые элементы своего творчества и народного языка, разрешив таким образом назревшую проблему эпохи и заставив других смотреть уже не назад, а вперед.
В Армении со стороны духовенства неоднократно предпринимались попытки продлить жизнь мертвому языку и монополизировать письменный. Язык поэзии, о которой шла речь в предыдущей главе, уже устарел для современного читателя, но в то время, когда она создавалась, это был живой язык, обновленный, шагнувший далеко вперед от законсервированного в церковных текстах грабара. Новая поэзия продолжала идти по тому же пути. Большую роль сыграла тут специфика армянской истории, накопившаяся национальная боль и эстетическая привлекательность, приверженность традиции, не прерывавшейся и при интенсивном общении с прогрессивными культурными течениями других народов.