— Х-р… Б-хай! Б-хай! Бхек-к! Р-р-р-р… — болезненно отреагировал Иван, выпрямляясь над столом с испачканным белым кончиком носа.
— Ну? Н-ну? — настаивал Поршман.
— Х-хи! Х-х-хо! Бхек-бхек… Б-хе-хе-хек! Х-р-р…
— Н-ну-у?
— Х-р-р-р-р… Пропст!
— Как-как?
— Госпр! Х-р-р-р-р…
— А ты, Вань, как думал!
Слёзы брызнули из голубых Ивановых глаз.
— Про-поди-гос-сти! Х-р-р-р… Про-гос-сти-поди! Х-р-р-р! Х-р-р-р…
— Сивушки для полировочки, Вань? Чистый янтарь!
— Х-ха! Г-га… И-и-грэк-ха! Грэ-к-ха! Прос-ти, Гос-поди… Ик! Ик! От… И-и-и-и… Б-б-хай! Б-б-б-хай! Б-б-б-б-ха-ха— хай… Господи, прости… От-т, пробуровило, мать твою!
Поршман удовлетворённо откинулся на стуле.
— Вань, станцуем?
— Ажно, взопрел! Ф-ф-ф-ф, — обратил Иван свой светлый взор к потолку, ладонями размазывая слёзы на мокром круглом лице.
— Шинелку-то скидавай! Щас я тебя фрейлиной разодену — лебедя будешь представлять, — не унимался Поршман, — Вань, всё скидавай!
— Батюшки… Хто ето? В углу стоить, зубьми лязгаеть? — встрепенулся Иван.
— Штаны, штаны сымай!
— В углу! Хто ето? Сам без порток, рожа красная… Зубьями скрыпить! — уточнил Иван, указывая пальцем в сторону стенного зеркала в углу зала.
— Вань, патефон это… Щас музыку заведём! — попытался утихомирить Ивана Поршман, поднимаясь со стула.
— От, глазьями лупает, чёрт…
В следующее мгновение матрос Поршман взвился над Иваном, как коршун; и служивые мигом сплелись в единый живой клубок!
— А-а-а!
— Ваня!
— Не за-ма-а-а-ай! А-а-а! Отын-ди!
— Ваня… Ваня, не бось!
— Подсуропь! А-а-а! Подсур-ропь, говор-рю!
— Ва-ню-ша, не фор-ды-бачь!
— От-тынди, аспид-д! А-а-а… Да, п-подсур-ропь же-ж, м-мать т-твою… А-а-а!
— Ва-ню-шеч-ка!
— Не замай! А-а-а…
— Пирожок ты мой сла-день-кий…
— Ой! Нут-тря трещ-щать! От-тлип-пни, с-свол-лочь… В-в-а-а-а-а-а-а!
— Ват-ру-шеч-ка-а-а-а…
— В-а-а-а! Аспид! Я ж тока — махорочки одолжить… В-в-а-а-а-а-а-а!
Поршман соскочил с Ивана и в сладком бессилии повалился навзничь на кушетку, — Уф-ф-ф-ф! Ванюша, не горюй: табачок с меня… «Иру» курить будешь!
— Ва-а-а-а-а-а! — совсем сокрушённо по-бабьи заголосил стоящий на четвереньках посреди зала Иван.
— Вань, ты на флот не серчай, — умиротворённо проворковал Поршман, — моряки — народ душевный! У меня, после перепихляндии, на главном месте — поэзия… Вот, Вань, послухай!
Вань, правда, красиво? — с восторженной улыбкой обратился матрос Поршман к своему новому сухопутному другу.
Иван сидел на полу, изумлённо обводя взглядом стены и потолок…
— Ой, хто ето? Гля-гля: в воздусях воспаряеть, — ткнул Иван во что-то пальцем у себя под самым носом, — Ой, товариш-ши, чудо-то како! Ой… Ноженьки от землицы отрываются…
Иван испугался и резко вскочил; и его — со спущенными по самые обмотки штанами — круто повело в сторону. Пытаясь удержаться, Иван схватился за дверцу шкафа; дверца открылась, балетные пачки вывалились на пол… Иван с удивлением уставился на странные воздушные одеяния, развешанные в раскрытом шкафу.
За спиной Ивана возник Поршман. Он протянув руку, взял одно из платьев Кшесинской и с размаху надел его прямо на Ивана. Иван с трудом успел освободить себе руки.
С потолка грянуло адажио из «Лебединого озера» Петра Ильича Чайковского. Поршман, приосанившись, тут же повёл мужскую партию, Иван (а что делать?) — женскую…Со спущенными штанами и на пуантах армейских ботинок с обмотками, между прочим…
Танцевали сперва в комнатах, затем незаметно переместились на лестницы дворца Кшесинской. Выглянули и на «ленинский балкончик», с которого Поршман, сильно раскрутившись, вдруг швырнул Ивана вон…
И Иван, вращаясь в виртуозном фуэте, полетел на фоне звездного неба, мимо шпиля Адмиралтейства — за пределы Петрограда…
Медный Всадник рукой приветливо помахал ему вслед.
Конь под Медным Всадником рвется ввысь, сучит и перебирает передними копытами, напряженно приседает, пытаясь оторвать задние ноги от каменного подножия. Змей под его копытами, шипя и извиваясь, тоже рвется на волю… Ночная чухонская земля начинает проплывать у Ивана далеко под ногами.