Т
ем временем солнце поднялось и теперь находилось как раз у нас над головами, так что верблюды ' больше не отбрасывали тени; я отошел на несколько I шагов от своего дромадера, спасаясь от исходившего от пего резкого запаха, который из-за жары стал еще острее, и улегся на песок, с головой укрывшись накидкой Бешары. Через десять минут я почувствовал, что бок, обращенный к солнцу, раскалился, и повернулся па 5 другой в надежде, что, когда сварюсь окончательно, перестану испытывать муки: за два часа привала я ни на минуту не сомкнул глаз, а только ворочался с боку на бок под своей накидкой. Я не знал, что происходит с моими спутниками, ибо они оказались вне поля моего зрения, а спрашивать, как их дела, было слишком утомительно. Сам я, под своим плащом, чувствовал себя, как черепаха, заживо сваренная в панцире.
В конце концов наши страдания приняли иную форму: Мухаммед приказал собираться в путь, я поднялся. Песок, служивший мне ложем, был таким мокрым, словно туда вылили кувшин воды.
Мы вновь вскарабкались на верблюдов, подобно покорным, безвольным осужденным, совершенно не интересующимся, в какую сторону идти, твердо зная: нужно двигаться только вперед. Я задал лишь один вопрос, будет ли у нас вечером свежая вода; Арабалла, стоявший ближе всех ко мне, успокоил: мы устроим ночлег возле источника; больше меня ничего не интересовало.
Однако из-за бессонницы, мучившей меня прошлой ночью, недостатка пищи, состояния какой-то размягченности, в котором мы пребывали, начиная с Мукаттама, меня неудержимо клонило ко сну. Я пытался бороться, вспоминал об опасности падения с высоты пятнадцати футов, пусть даже на песок, в чем, правда, не видел ничего притягательного, но скоро мысль об этой опасности стала чисто инстинктивной. Меня преследовали галлюцинации: хотя глаза у меня были закрыты, я видел солнце, песок и даже воздух. Правда, они изменили свой цвет и приняли совершенно необычную окраску. Потом мне показалось, что я нахожусь на корабле, качающемся на волнах. Внезапно я вообразил, что проснулся, упав со своего дромадера, а тот продолжает двигаться; я хочу крикнуть, позвать спутников, но у меня нет голоса; я вижу, как они удаляются от меня, стараюсь подняться и броситься вдогонку, но не могу устоять на ногах из-за песчаных волн, которые обрушиваются на меня, как потоки воды, грозя гибелью. Тогда я пытаюсь плыть, но не помню, как это делать, чтобы удержаться на воде.
Среди этого вихря безумных видений изредка, как молнии, проносились воспоминания детства, не посещавшие меня уже добрых два десятка лет. Я слышал ласковое журчание ручейка, протекавшего по отцовскому саду; мне чудилось, я лежу в тени каштана, посаженного отцом в день моего рождения. И тут я изведал два совершенно противоположных ощущения, которые, как мне казалось прежде, нельзя испытывать одновременно: одно мнимое, что поблизости вода и тень, другое подлинное - ощущение усталости и жажды. Чувства мои смешались; я больше не знал, где сон, а где явь. Разбудила меня острая боль в груди и в пояснице, это удары седельных лук известили меня о том, что я и в самом деле начал терять равновесие. Испугавшись, я открыл глаза: сад, ручей, тенистый каштан исчезли, как призраки; остались лишь солнце, ветер, песок и, разумеется, пустыня.
Так прошло много часов, я уже потерял счет времени, но вдруг почувствовал, что движение прекратилось, и, на мгновение очнувшись ото сна, увидел весь караван, сгрудившийся вокруг Талеба; только мы трое находились там, где соизволили остановиться наши верблюды. Я взглянул на Мейера п Тейлора, они, как и я, сидели, съежившись, в седле, совершенно раздавленные жарой. Я сделал знак Мухаммеду подойти, потому что у меня не было сил самому идти к нему, и спросил, почему арабы остановились и так нерешительно озираются по сторонам. Долина вполне оправдывала свое название - заколдованная: ветер и песчаный горизонт, непрерывно меняющий свои очертания, мешали ориентироваться, и потому наш Палинур8, усомнившись в себе, призвал на помощь товарищей; наконец все единодушно решили, в каком направлении нужно двигаться; мы немного отклонились вправо, и верблюды перешли на великолепный галоп. Реальная опасность - сбиться с пути и остаться без воды - послужила прекрасным противодействием фантастическим видениям, преследовавшим меня с начала пути; может быть, этому чудесному исцелению способствовало и то обстоятельство, что жара спала. Правда, это явилось поводом для нового беспокойства: солнце клонилось к закату, а с наступлением ночи еще труднее будет отыскать дорогу. Конечно, есть звезды, но если ветер не утихнет, то мы не сможем разглядеть их сквозь завесу песка над нашими головами.
Через час полного молчания я отважился спросить, далеко ли до лагеря.
- Там,- ответил скакавший рядом со мной араб, указав на горизонт. Это слово вернуло меня к жизни; мне показалось, что я прикоснулся к источнику; и, хотя он находился еще довольно далеко, мы наверняка вскоре доберемся до него, поскольку наши хаджины мчались туда во весь опор. Еще через час я задал тот же вопрос другому арабу и получил тот же ответ.
На сей раз я не был уверен в правильности его ответа, потому что за эти два часа мы проделали не менее шести-семи лье. Прошел еще час, солнце скрылось с поразительной быстротой, характерной для Востока. Теперь, в свою очередь, господин Тейлор поинтересовался, далеко ли еще до источника, и Арабалла, оглядевшись, ответил: добрых часа два. Стояла кромешная тьма; мы едва не падали, не столько от жажды, сколько от усталости, и заявили, что нам безразлично, каким образом нас настигнет смерть, но дальше мы не двинемся. Тогда Талеб подал сигнал дромадерам, те опустились на колени, сбросив нас раньше, чем мы сами успели спуститься на песок.
Однако и здесь возникли те же трудности, что и во время первого привала: едва поставили нашу палатку, как порыв ветра сорвал ее, и пришлось гнаться за ней, как за шляпой где-нибудь на парижском мосту. Само собой разумеется, бежали арабы, мы же были не в состоянии шевельнуться, пусть даже палатку унесло бы обратно в Суэц. В остальном эти неприятности оказались не столь тягостны, как в первый раз. Ночь принесла с собой если не прохладу, то по крайней мере ослабление неимоверной жары, от которой я едва не сошел с ума. На сей раз Абдулле повезло, он сумел найти большую глыбу и под ее защитой соорудил кухню. Он принес нам неизменный рис; мы проглотили несколько зерен - примерно столько, сколько мог бы склевать дрозд, а затем безуспешно пытались запить их глотком воды и, смочив лицо и руки, наконец заснули.
Я спал глубоким сном, потеряв представление о том, где я нахожусь, как внезапно почувствовал, что меня трясут за плечо; я сразу же проснулся и, едва придя в себя, попросил пить. В ответ на эту просьбу мне дали сосуд с водой, я тут же поднес его ко рту и с вожделением отпил свежей пресной воды. Поскольку после первого глотка никто не отобрал у меня флягу, я решил, что воды на всех вдоволь и она целиком в моем распоряжении, поэтому не отрываясь осушил флягу до дна и только тогда вернул ее своему благодетелю. Им оказался Бешара; после того как лагерь был поставлен, он сел на своего дромадера и один среди ночи, руководствуясь скорее инстинктом, нежели зрением, проскакал галопом четыре лье, чтобы раздобыть для нас живительную влагу из источника, добраться до которого нам недостало сил.
В течение пяти минут, пока я снова засыпал, мне показалось, что к вою ветра примешивается какой-то незнакомый шум; он напоминал стоны, бессвязные крики, глухие рыдания; решив, что снова нахожусь во власти галлюцинаций, я погрузился в прерванный сон, не спросив объяснений на этот счет. На следующее утро я помнил лишь об эпизоде с водой. Спокойная ночь, свежая вода, дарованная нам как манна небесная, уверенность в том, что сосуды наполнены и теперь нас не будет мучить жажда,- все это придало нам силы; и на рассвете, бодрые, веселые и отдохнувшие, мы уселись на своих дромадеров. Увы, при первых же шагах мы поняли, какой бы чудодейственной и животворной ни была вода, но и она не являлась панацеей от всех бед.