Затем они расстались, не обменявшись больше ни словом.
К нашей радости, барашек оказался для продажи, ведь уже около недели мы не пробовали свежего мяса. Мы стали торговаться, но араб ни за что не хотел уступить его дешевле чем за пять франков. Бешара признал, что это чересчур дорого и его соотечественник пользуется нашим положением; вероятно, так оно и было, но тем не менее, к радости обеих сторон, сделка состоялась.
Восторгу и ликованию каравана не было предела; правда, наши спутники опасались, что мы съедим барашка втроем. Все принялись за дело, каждый работал за себя и немного за нас: одни отправились к кочевникам за дровами, так как наши запасы подходили к концу! другие закололи барашка и чертили его кровью на верблюдах большие кресты от дурного глаза, а кроме того, выражавшие уважение к племенам, которые могут нам встретиться на следующий день, и великодушному предводителю каравана, согласившемуся на столь дорогостоящее пиршество. Тем временем вернулись арабы, нагруженные хворостом н хозяйственной утварью. Разожгли огромный костер; приняв посильное участие в этой процедуре, я вернулся к барашку; Бешара, свергнув Абдуллу и завладев на время его кухонным ножом, вспорол животному брюхо и начинил его финиками, изюмом, маслом, абрикосовым мармеладом, рисом и пряностями. Закончив, он тщательно зашил шкуру барана, а затем, выбросив горящие поленья, поместил его в центр костра, засыпав золой и раскаленными углями, как пекут каштаны или картошку, с той только разницей, что здесь огонь был совсем близко и жар от него достигал зарытого в золе барана. Через несколько минут животное извлекли из костра и перевернули.
Наконец примерно через час "шеф-повар" счел, что баран достаточно прожарился, достал его из костра и подал на огромном деревянном блюде. Мы уселись вокруг и пригласили Талеба, Бешару и Арабаллу сесть рядом с нами, чтобы прежде всего оказать им честь и к тому же поучиться, как следует есть это блюдо, достойное гомеровских героев. Талеб торжественно достал свой кинжал, одним ударом вспорол брюхо, запустил туда правую руку и извлек пригоршню ароматной смеси, которой, к нашему восхищению, Бешара нафаршировал барана; затем, прежде чем отправить в рот, он поднес ее к носу каждого из нас, чтобы мы могли насладиться ее благоуханием. Дыра в животе барашка дымилась, как кратер вулкана; не внемля этому предостережению, я последовал примеру Талеба и тоже запустил внутрь руку; увы, кожу европейцев нельзя сравнить с кожей арабов: не успел я взять пригоршню смеси, как почувствовал, что рука горит. Я поднес пищу ко рту и, чтобы скорее освободить руку, проглотил смесь, не пробуя, стараясь только не обжечь рот; тем самым я одновременно обжег руку, язык и желудок. На мгновение я оцепенел и закрыл глаза, пережидая, пока утихнет боль. Наконец внутренний огонь угас, а рука и гортань болели уже не так сильно. Мой опыт послужил примером для остальных, и, применив все необходимые меры предосторожности, им удалось отделаться всего несколькими волдырями.
Когда ко мне вернулось хладнокровие и я смог рассмотреть продолжение операции, то увидел, что от внутренней атаки Талеб переходит к внешней. К моему изумлению, он засунул кинжал за пояс, как убирают ненужную утварь, и, подцепив ногтями верхнюю часть мякоти, как можно ближе к позвоночнику, точно заправский мясник, отделил мясо от костей; после него Бешара оторвал соседний кусок, с той же ловкостью отделив мякоть; затем наступила очередь Арабаллы, показавшего себя достойным своих предшественников; когда же мы попробовали проделать то же самое, то поняли, что нам следует отказаться от этого метода, если мы хотим получить свою долю; тогда мы прибегли к помощи ножей и так ловко ими манипулировали, что с честью вышли из испытания; насытившись, мы передали блюдо Мухаммеду, Абдулле и остальным арабам, которые набросились на остатки барашка, и через двадцать минут на блюде остался лишь белый скелет, гладкий и блестящий, как слоновая кость, достойный занять свое место где-нибудь в кабинете сравнительной анатомии.
Радость пирующих была неподдельной. Бешара затянул протяжную песню, сочиненную арабским поэтом Бедр ибн Дином. Это своеобразное обращение к ночи состояло из нескольких куплетов; приведу один из них, дающий представление о песне в целом: О ночи - как чаши в наших руках: То сладость, то горечь у нас на губах. Так незаметно жизнь иссякает, Чередованье шлет нам Аллах. Ох, миг несчастья кажется веком, А век блаженства - кратким, как вздох!
Каждый куплет арабы сопровождали жестами, а припев подхватывали хором. При исполнении последнего куплета вдруг к голосу Бешары присоединился какой-то посторонний звук. Это был далекий шум, который я слышал две последние ночи. Сначала он напоминал завывание ветра, но, приблизившись, производил странное, жуткое впечатление: он походил на далекие, глухие стоны; я различал протяжные, горестные причитания, прерываемые рыданиями и страшными, пронзительными воплями. Мне чудились предсмертные крики женщин и детей. Признаюсь, меня обуял ужас. Я решил, что на соседний караван-сарай напали враги и до нас долетают хрипы умирающих. Я кликнул Бешару.
- А,- сказал он мне,- вас беспокоят крики. Это ерунда: ветер разнес во все стороны запах жареного барашка, и шакалы с гиенами явились требовать свою долю. К счастью, остался только скелет. Скоро вы не только услышите их, по если подбросите в огонь немного хвороста, то и увидите, как они бродят вокруг.
Я последовал совету Бешары по двум причинам: потому что, во-первых, знал, что огонь отпугивает хищных зверей, а во-вторых, в конце концов мне хотелось познакомиться с новыми действующими лицами, с которыми нам пришлось столкнуться. Когда пламя осветило пространство радиусом в шестьдесят шагов, мы разглядели в полумраке то появляющихся, то исчезающих участников концерта, третью ночь занимавшего мои мысли. На сей раз они кружили вокруг нас на расстоянии ружейного выстрела с таким визгом, словно готовились к нападению. При этом они подходили так близко, что при свете костра мы не только могли разглядеть шакалов и гиен, но даже видели, как у последних дыбом стоит шерсть на спине. У нас были только пистолеты, сабли и кинжалы, и, скажу честно, перспектива сражаться врукопашную с таким противником отнюдь меня не прельщала. Я позвал своего друга Бешару, чтобы узнать у него, как лучше действовать в случае осады. Он ответил, что опасность нам не грозит, наши враги все время будут находиться на почтительном расстоянии от лагеря, но, если бы у нас находился труп человека или животного, их ничто не удержало бы, и в таком случае самое разумное - бросить труп им на растерзание, тогда они оставят вас в покое. Я подумал о несчастном баране, которого мы разобрали на части, и посмотрел па него. Увидев, что это не труп, а всего-навсегда скелет, я успокоился. Мне пришла в голову мысль бросить его таким, какой он есть, хищникам, но я передумал из боязни, что они воспримут подобный жест как дурную шутку и потребуют от нас объяснений.
Арабов же это обстоятельство, по-видимому, совсем не беспокоило. Они потихоньку готовились ко сну, затем, как обычно, улеглись по-братски, бок о бок, с верблюдами. Остался только один часовой, который бодрствовал, как я полагаю, главным образом из-за наших двуногих соседей, а не из-за четвероногих бродяг.
Мы же вернулись в свою палатку и улеглись на ковре. Еще какое-то время мы переговаривались под звуки этой адской какофонии, но наконец усталость взяла верх над страхами, и мы заснули таким глубоким сном, словно вместо колыбельной нам исполнили сонату или симфонию.
III. СИНАЙСКИЙ МОНАСТЫРЬ