Двигались мы беспорядочно, потому что путь нам преграждала стена песка. Каждую минуту арабы, бессильные что-либо разглядеть сквозь эту раскаленную завесу, поколебавшись, меняли направление, выдавая тем самым свое замешательство. Буря усиливалась; пустыня становилась все более агрессивной; мы, подобно искусным пловцам, рассекающим гребни волн, преодолевали раскаленные вершины песчаных наносов. Хотя мы предусмотрительно и закрыли рты плащами, всякий раз вместе с воздухом мы втягивали в себя крупицы песка: язык прилип к гортани, глаза налились кровью, а дыхание, похожее на предсмертный хрип, выдавало наши муки. Мне не раз доводилось сталкиваться с опасностью, но еще никогда я не испытывал подобные чувства; наверное, нечто похожее ощущает терпящий кораблекрушение, оказавшийся в утлом суденышке среди бурного моря. Мы метались, словно потерявшие рассудок, двигаясь наугад,- застилавшее все вокруг облако песчаной пыли становилось все плотнее и раскаленнее. Наконец Талеб издал громкий крик - приказ остановиться. Оба вождя, Бешара, Арабалла и араб, по-прежнему шедший во главе каравана, - самые искусные лоцманы в этом неспокойном море - устроили совет. Каждый по очереди высказал свое мнение и, несмотря на наше бедственное положение, а может быть, как раз из-за подстерегавшей нас опасности мнения эти высказывались чинно и рассудительно. Тем временем песчаный вихрь нарастал. Наконец Талеб, подытожив все суждения, избрал юго- запад, и наше безумное шествие тотчас возобновилось, но на сей раз мы двигались вперед без колебаний вслед за ведущими, которые из-за серьезности положения теперь возглавили караван. Мы шли прямо к цели, но даже не имели возможности спросить, к какой именно, понимая лишь одно: стоит нам сбиться с пути - и мы погибли.
Казалось, пустыня содрогалась от ветра, а из ее недр курился дым. Превращение свершилось мгновенно и неожиданно; вместо вчерашнего оазиса, отдохновения в тени пальм, безмятежного сна под журчание источника нас окружал раскаленный песок, донимали резкие толчки дромадеров, невыносимая, нечеловеческая, адская жара, от которой кипит кровь и туманится взор, способная поглотить озера и острова, деревья и источники, тень п воду.
Не знаю, что испытывали остальные, меня же охватило настоящее безумие, я находился в забытьи, беспрестанно бредил, оказавшись в плену своего воспаленного воображения. Время от времени наши дромадеры бросались на жгучий песок, разрывая его головой, пытаясь хоть там найти какое-то подобие прохлады; затем они поднимались - как и мы, задыхаясь и дрожа, словно в лихорадке, и продолжали свой безумный бег. Не знаю, сколько раз повторялись эти остановки-падения, не понимаю, каким образом нам посчастливилось удержаться в седле и не погибнуть под тяжестью наших хаджинов или не остаться погребенными под толщей песка; я только отчетливо помню, что едва мы падали на землю, как Талеб, Бешара и Арабалла, безмолвные, как привидения, тотчас же оказывались рядом, готовые незамедлительно прийти на помощь. Они ставили на ноги людей и верблюдов и, не произнеся ни звука, вновь пускались в путь. Я убежден, продлись буря еще час, мы бы все погибли.
Но вот внезапный порыв ветра очистил горизонт, словно у нас на глазах упал театральный занавес.
- Мукаттеб!- закричал Талеб.
- Мукаттеб!- подхватили все арабы.
Но это продолжалось лишь мгновение. Между нами и горой вновь выросла песчаная стена; словно чтобы придать сил, нам специально показали вожделенную гавань. "Мукаттеб, Мукаттеб",- повторяли мы, сами не зная, что это значит, но догадываясь,- порт, спасение, жизнь. Пять минут спустя мы, как змеи, скользнули в глубокую пещеру, через узкое отверстие которой проникало совсем немного света и жаркого воздуха, а наши животные, опустившись на колени и повернув головы к скале, уже неподвижно застыли и теперь, припорошенные песком, походили на каменные изваяния. Мы же, не заботясь ни о палатке, ни о ковре, ни о пище, тоже улеглись как попало, во власти усталости и забытья; мы лежали так до следующего утра - без слов, без сна, без движения, как статуи, низвергнутые со своих пьедесталов.
Ураган не прекращался, мы слышали, как воет ветер; однако мало-помалу он стихал и к середине дня почти совсем прекратился; теперь до нас доносились его предсмертные стоны - предвестники агонии. Вот уже тридцать часов мы не держали во рту ни крошки: чувство голода возвращало нас к жизни, ну а жажда вообще ни на минуту не покидала нас. Абдулла поднялся и начал готовить обед. Арабы же все это время тщетно пытались найти в пещере источник; нам оставалось довольствоваться зловонной водой из фляг. Грустные и подавленные, мы ели рис и финики, когда к нам подошел Мухаммед, вид у него был жалкий - как всегда, когда он собирался нас о чем-либо просить. Как обычно, арабы не захватили с собой ничего съестного, а между тем эскорт удвоился. Нам пришлось разделить на тридцать человек обед, который, как мы полагали, Абдулла приготовил на троих. Но вероятно, будучи предусмотрительным, он приготовил чуть больше, чем следовало, и каждому арабу достались полная пригоршня риса и по одному финику; по правде сказать, мы съели немногим больше.
На третий день ветер изменил направление, и, хотя небо еще выглядело угрожающим, мы покинули пещеру Мукаттеб, поскольку понимали, что при наших запасах провизии и сильно возросшем числе едоков мы не можем задерживаться в пути.
Когда мы вышли на дневной свет и взглянули друг на друга, то ужаснулись: мы все походили на привидения. Трехдневные испытания, выпавшие на нашу долю, наложили свой отпечаток - тусклые, остекленевшие глаза, сухая кожа, прерывистое дыхание и ощущение разбитости во всем теле.
Вскоре мы увидели море, какое-то время наша дорога шла прямо по берегу; арабы бросились к воде и, набрав ее в рот, стали вливать в ноздри своих дромадеров. Это сразу же вернуло животным былой пыл. Мне захотелось искупаться, но я боялся, что не смогу удержаться и начну пить. Впрочем, соленая морская вода наверняка была не столь зловонной и более пригодной для питья, чем вода из наших фляг.
К вечеру арабы отыскали наконец цистерну. Однако, опасаясь, что мы не сможем обуздать свою жадность и напьемся ледяной воды - а после длительного воздержания и при такой жаре это может возыметь пагубное действие на наше здоровье,- они поставили палатку подальше от цистерны, и вскоре Бешара принес нам полные сосуды. Это был настоящий праздник, у нас даже разыгрался аппетит. Казалось, и впрямь эта вода обладает свойствами аперитива, поскольку она возымела такое же действие на наших арабов: ночью они уничтожили все наши запасы сахара и остатки мишмиша - в виде добавки к ужину. Ну а последние финики мы съели еще в пещере Мукаттеб.
Исчезновение продуктов мы обнаружили на следующее утро, когда Абдулла подал нам на завтрак только свои гнусные галеты, которые мы и раньше не могли взять в рот, изюм и кофе. Мы попросили что-ни- будь другое; тогда он поведал нам об истинном положении дел.
Радуясь, что спаслись от опасности, и уверенные в том, что только острая необходимость могла вынудить наш эскорт пуститься на подобное плутовство, мы сменили гнев на милость, однако снисходительность тут же принесла свои плоды: вечером, доев вместе с нами последние зернышки риса, которого, впрочем, оставалось не так уж много, они заодно прикончили кофе и изюм.
Когда мы на следующий день вновь тронулись в путь, стояла прекрасная погода; Талеб пустил верблюда в галоп, подав тем самым сигнал к отправлению. Мы последовали его примеру и шесть часов кряду скакали во весь опор, не понимая причин подобной спешки. Наконец около полудня на горизонте показались колодцы Моисея, где мы делали привал по дороге сюда; верблюды прибавили скорость, почуяв за целое лье близость воды.
Достигнув пальм, они сами опустились на колени; арабы с невиданной быстротой и сноровкой разбили палатку; пять минут спустя их поспешность и усердие стали понятны: у нас совсем не осталось еды; финики, сахар, мишмиш, кофе, изюм - все уничтожил наш эскорт. Тогда мы решили налечь на несчастные галеты, которыми пренебрегали накануне; но увы, наше отвращение не ускользнуло от внимания проводников, и, пока мы спали, они высыпали па угли остатки муки.