Малек, так звали этого араба, находился в Каире, когда один английский путешественник подыскивал себе проводника; он собирался подняться вверх по Нилу до истоков Белого Нила. Малек предложил свои услуги, хотя дорогу после Филе знал не лучше англичанина. Но араб ничего не боится, ибо выше всякой учености ставит могущество Аллаха. В Эфиопии он честно сказал путешественнику, что считает необходимым взять проводниками нескольких уроженцев этих мест. Англичанин догадался, что Малек преувеличил свои познания в географии, но, поскольку в пути тот проявил себя услужливым проводником и преданным слугой, решил оставить его в качестве посредника между ним и новыми попутчиками. Малек сопровождал европейца до Лунных гор. Здесь англичанин решил продолжить свое путешествие по Абиссинии, но Малек согласился сопровождать его только до берегов Бахр-эль-Абьяда, или Белого Нила, а затем собирался вернуться к своему племени. Спорить с ним было бессмысленно.
Путешественник заплатил вдвое больше, чем обещал, и простился с Малеком, который купил себе верблюда и двинулся в обратный путь по примеру всех арабов - не зная дороги, но ориентируясь по звездам. Так он попал в Кордофан, то ночуя под открытым небом вместе со своим верблюдом, испытывая голод и жажду, то обретя приют в какой-нибудь убогой негритянской хижине, где, к его изумлению, он встречал только стариков, стоящих па пороге смерти, или младенцев. На северной границе этого государства, в двух днях пути от его столицы Обейда, если так можно назвать скопление жалких лачуг, Малека приютили в хижине, где, как и повсюду здесь, жили только старый негр и ребенок. Они оба плакали: ребёнок звал мать, а старик - дочь. Старик негр принял Малека за араба из Нижнего Египта и поведал ему свою историю. Из этого рассказа тот узнал кое-какие любопытные подробности о жителях внутренних районов Африки, о которых вообще ничего не известно.
Из года в год Нил выходит из берегов, неся плодородие Египту. И хотя господь сотворил это чудо для всего народа, пользу из этого извлекает один паша. Урожай с плодородных берегов от Дамьетты до Элефантины принадлежит ему. Но дальше живут независимые племена кочевников, чье богатство, как некогда у царей пастушеских племен, заключено в их стадах. И ближе всех - негры Дарфура и Кордофана. Паша, не раз глядя в их сторону, подумывал о том, что, поскольку они входят в состав его империи, их следует обложить подушной податью, тогда как его подданные из Дельты и Нижнего Египта платят ему налог на урожай. Когда паша принимает такое решение, а это бывает раз в три-четыре года, он направляет в Кордофан кавалерийский полк и несколько рот пехотинцев, и тогда начинается охота, подобно той, которую устраивают в Индии на слонов, львов и тигров.
Выбирают какую-нибудь местность, обязательно с горой посередине, окружают ее и начинают постепенно сужать кольцо. Женщины, дети, старики, мужчины - все в страхе отступают, и в конце концов к горе оказываются согнанными представители разных народностей; они покрывают ее склоны живым пестрым ковром. И тут разыгрываются трагические сцены, непостижимые для европейца, но известные ему по Библии, когда Навузардан, начальник телохранителей Навуходоносора, привел пленных евреев в Вавилон 10.
Каждый ведет себя соответственно своему характеру. Тот, кто стремится спасти свою жизнь, сопротивляется и бывает убит; отчаявшиеся бросаются с утеса в пропасть, слабые телом и духом заползают, как змеи, в пещеры, откуда их быстро выкуривают. Наконец все, кто может стать слугой или солдатом, рабом или наложницей, схвачены, связаны попарно, как вьючные животные, и, как стадо, согнаны на берег Нила, а оттуда уже их направляют на базары Каира, Суэца и Александрии или же пополняют ими войска вице-короля. Таким образом, на свободе остаются лишь беспомощные старцы да дети, которые смогут па что-либо сгодиться лишь лет через пять. Поколение, стоящее между ними, исчезает в один день, как в те далекие времена, когда Иегова наказывал гонителей своего народа, истребляя всех египетских младенцев, начиная "от первенца Фараона, который сидит на престоле своем, до первенца рабыни, которая крутит жернова мельницы".
Старик и ребенок, в чьей хижине остановился Малек, совсем недавно остались одни. Женщину - дочь одного и мать другого - забрали в рабство, муж ее, защищавший семью до последнего, увидев, что ему не выстоять, кинулся в пропасть со скалы, ну а старика и ребенка бросили за ненадобностью.
Тогда старик отправился в путь; он преодолел горную цепь, которая тянется от Дарфура до Красного моря, пересек Бахр-эль-Абьяд и пришел в Сеннар, на берег Голубого Нила. Там он от зари до зари гнул спину, промывая речной песок в поисках золота. Полгода спустя он выменял часть золота на страусовые перья и вернулся в Кордофан достаточно богатым, чтобы выкупить дочь. Но, увы, путешествие в Сеннар отняло у старика все силы, и отправиться в Каир он уже не мог. Когда Малек попросил у старика приюта, тот лежал в хижине, оплакивая свое бесполезное богатство. Старик поведал ему о своих несчастьях, и Малек сказал ему:
- Мое племя живет на Синайском полуострове, а от Синая неделя пути до Каира; дай мне страусовые перья и золото, и я пойду в Каир и выкуплю твою дочь.
Когда мы встретили Малека, он как раз исполнял святой долг, который взял на себя в благодарность за оказанное ему гостеприимство. Караван рабов, собранный войском паши в Кордофане и Дарфуре, движется вдоль берега Белого Нила к месту его впадения в Нил, откуда река, устремляясь на север, делает изгиб в сто пятьдесят лье. Здесь суровые пастухи человеческого стада велят всадникам, пехотинцам, пленникам готовиться к трехсоткилометровому переходу по пустыне, простирающейся от Хальфы, где она отходит от Нила, вплоть до Корти, где она вновь подходит к нему; они берут недельный запас продовольствия, наполняют сосуды водой и устремляются через песчаное море, иссушаемое тропическим солнцем.
Когда караван пускается в путь, уже ничто не может его остановить; его гонят два демона - жажда и голод; он идет вперед, подобно волнам перед бурей, пока не становится совсем темно. Больные падают, и никто не останавливается поднять их; матери, у которых нет сил нести детей, ложатся с ними на песок и остаются там навсегда, гиены и шакалы следуют за караваном, как некогда волки - за армией Аттилы; каждый вечер на месте, отмеченном скоплением костей, устраивается привал, и каждое утро караван отправляется в путь, оставив здесь несколько трупов. Наконец через неделю пути или, скорее, бега весь этот обессиленный, задыхающийся отряд, уменьшившийся на треть, а то и на половину, достигает Корти или Донголы, стоящих на Ниле, и по его берегу доходит до самого Каира. Иногда случается, что, словно великан, вырастает самум и обрушивается на караван, трепеща огненными крыльями, и тогда хозяева и невольники исчезают в нубийских песках, как некогда армия Камбиза канула в безмолвном царстве Аммона. И тщетно ждет солдат и пленников паша; время проходит, он хочет узнать об их судьбе, по слухи о них смолкли, следы затерялись, и они исчезли, будто провалились сквозь землю.
Не знаю, взволнует ли этот рассказ горожанина, сидящего дома перед камином, но в пустыне, я уверен, после целого дня жары, голода и жажды, где на горизонте вздымаются песчаные волны, которые готов обрушить на вас хамсин, а неподалеку раздается дикий концерт гиен и шакалов, подобный рассказ обретает особую силу. На меня он произвел такое впечатление, что я всю ночь почти не сомкнул глаз; к счастью, на следующий день мы должны были достичь Синая, и лишь эта надежда утешала нас.
Проснувшись, мы приветствовали великолепное солнце, сулившее прекрасный, но жаркий день, и продолжили свой путь по той же песчаной долине; затем вновь оказались в скалистом вади, окруженном горами вулканического происхождения и гранитными отвесными стенами, в которых отражались солнечные лучи. Мы уже со страхом предвкушали полуденный привал среди подобного пекла, когда внезапно, обогнув одну из скал, остановились, замерев от удивления и восторга. Перед нами на фоне голубого неба выросли необычайно величественные в своей суровой наготе горы.
От этого пейзажа, напоминавшего грандиозные декорации для какого-то действа, и впрямь веяло чем-то библейским. Эти гранитные громады были достойны служить господу троном, а господь, мне кажется, не мог бы найти нигде в мире столь великолепного и сурового края, чтобы провозгласить Моисею законы, по которым должен жить его народ. И именно здесь, лицом к лицу с этой безмолвной и безрадостной природой, где между голыми скалами не пробивается ни травинки, израильтянам суждено было понять, что они могут ждать помощи лишь от бога и надеяться только на него.