И вот наши арабы, преклонявшиеся, как и все дикие народы, перед величественными зрелищами, избрали себе отчизну именно здесь, среди первозданной природы.
При каждом восходе п заходе солнца они славили горизонты, открывавшиеся нашим взорам. Потрясенные, как и мы, этой неожиданно возникшей панорамой и взволнованные возвращением в родные места, они прекратили разговоры; после минутной остановки караван продолжил свой путь, а верблюды, по своей воле ускорив шаг, показали нам, что им, как и их хозяевам, не чужд патриотизм. После пяти часов пути по этой дивной пустыне мы увидели на противоположном склоне вади лагерь племени валед-саид.
Множество шатров было расставлено кругом. Самые высокие принадлежали шейхам; проход между двумя шатрами представлял собой ворота. Эти шатры не походили на наши палатки. На тростниковые жерди, соединенные поперечными деревянными опорами, набрасывались длинные полотнища в белые и коричневые полосы, сотканные из верблюжьей шерсти. Полотнища, образовывавшие квадратный купол, ниспадали до самой земли, где были прижаты большими камнями. Шатры шейхов, которые, как я уже говорил, размерами превосходили остальные, были построены по такому же принципу, с той только разницей, что с положенной поперек жерди свисал кусок материи, деливший внутреннее помещение на две части. Как только нас заметили, из всех шатров стали выбегать взволнованные люди; узнав в пришельцах братьев, весь лагерь бросился к нам, испуская восторженные крики и кудахтанье, слышанные нами в Каире во время свадебного шествия. Впереди мчались женщины и дети, и мы уже было обрадовались, что сможем разглядеть их вблизи, но женщины внезапно разбежались, увидев чужеземцев. Наша охрана даже не пыталась их удержать, и мгновение спустя они влетели в лагерь и скрылись, каждая в своем шатре, как испуганные пчелы в улье. Остались только воины, старики и дети. Через несколько минут мы подъехали к ним, а наши дромадеры сами опустились на колени, не дожидаясь приказа Талеба.
Мы были представлены старейшинам племени, и они пригласили нас в самый красивый шатер, он принадлежал Талебу. Наш вождь любезно пригласил нас сесть и сам с достойнейшими из собратьев устроился рядом. Несколько минут мы просто наслаждались тенью, затем внесли миску, полную белоснежных сливок, один вид которых навевал прохладу. Я повернулся к Абдулле и показал ему взглядом на эту чудесную чашу, но он ответил мне презрительным жестом; я отнес его па счет деревенских угощений племени валед-саид, далекого от кулинарного искусства, которое тот изучал в столице. После ритуала, показавшегося мне бесконечным, так мне не терпелось отведать это блюдо, господин Тейлор запустил руку в миску, зачерпнул сливок и поднес их ко рту; однако, к моему величайшему изумлению, попробовав их, он не проявил никакого восторга и даже не допил оставшуюся в ладонях жидкость; внешне он оставался спокоен, правда, в этом угадывалось скорее умение владеть собой, нежели блаженство страждущего, обретшего наконец желанную влагу. Проявив мудрую арабскую степенность, обязывающую в торжественных случаях выдерживать короткий интервал перед каждой фразой, движением или поступком, я спросил у господина Тейлора, как он находит отведанный им буколический напиток.
- Это,- ответил он как истинный философ,- ни на что не похоже, попробуйте. Подобный ответ вселил в меня некоторые сомнения, но, обманутый аппетитным видом этих проклятых сливок, я тоже погрузил туда руку и, поднеся ее ко рту, проглотил все залпом. Меня ожидало чудовищное разочарование, и, не будучи таким дипломатом, как мой друг, я немедленно выдал себя - не только выражением лица, но и словами. Я закричал, требуя воды, мне тотчас же принесли полный кувшин, по, выпив его, я все-таки не смог заглушить вкус гнусного пойла. Я подал знак, чтобы принесли второй кувшин, и, выпив половину содержимого, оставшейся водой прополоскал рот. Абдулла, на котором я внезапно остановил свой безумный взгляд, смотрел на меня с видом человека, прекрасно знавшего заранее, что произойдет, но вместе с тем не пожелавшего отказать себе в интересном зрелище.
Позже я узнал, что это блюдо состояло из верблюжьего сыра, растительного масла и мелко нарезанного лука; все это смешивают и добавляют такие же "однородные" ингредиенты; результатом порочного смешения и является предложенная нам отрава. Впрочем, только мы со своим европейским гастрономическим вкусом не были способны оценить это блюдо, поскольку после Мейера, который с таким же, как и я, печальным результатом отведал "сливок", арабы набросились на миску и с вожделением съели все подчистую, у меня же в течение всего путешествия сохранилось стойкое отвращение к молоку.
Пока арабы были заняты едой, я с любопытством разглядывал внутреннее помещение шатра, не претерпевшее изменений со времен Авраама. Шатры в Каменистую Аравию привез с земли ханаанской еще Исмаил. Итак, я рассматривал на стенке шатра полосы, сотканные из темной шерсти, как вдруг мне показалось, что материю рассекает лезвие ножа, образовавшее щель около двух футов длиной; оно исчезло, затем показались два тонких, изящных пальчика с красными ногтями, они раздвинули края отверстия, проделанного ножом, и там заблестел черный глаз; это арабские женщины, желая увидеть христиан, но не смея показаться им на глаза, не нашли лучшего способа удовлетворить свое любопытство, не нарушив при этом закон, как проделать это крохотное отверстие, в котором в течение всего времени, пока мы сидели в шатре Талеба, каждые пять минут появлялся новый любопытный глаз.
Однако, пока дамы разглядывали нас в свое удовольствие, их мужья уничтожили без остатка "сливки", предложенные нам хозяевами. За ними последовало огромное блюдо с рисом, но на сей раз, наученный горьким опытом, я попробовал его, приняв соответствующие меры предосторожности. Новое блюдо обладало тем преимуществом, что вообще не имело вкуса - ни хорошего, ни дурного; рис, сваренный в воде, хотя и не доставлял приятных ощущений, но по крайней мере не вызывал тошноты.
Когда трапеза завершилась, мы решили в благодарность за оказанное нам гостеприимство вручить подарки. У нас было с собой несколько ярких, разноцветных носовых платков, которые мы раздали ребятишкам. Дети ходили совсем голыми, только на шее носили бубенец на шнурке, сплетенном из конского волоса. Я спросил о его назначении. Мне объяснили, что по вечерам, когда племя собирается на отдых, сначала через ворота проходят верблюды, затем бараны и, наконец, дети. Все "стада", начиная с самого ценного, пересчитывают, и, если недостает кого-то из детей, родители бросаются на поиски. Когда ребенок не отзывается на крики, то все прислушиваются и бегут на звон бубенца. Заблудившегося или убежавшего ребенка находят или ловят, приводят в лагерь и, только пересчитав всех по головам и удостоверившись, что все на месте, закрывают ворота.
Впрочем, ребятишки, несмотря на свой юный возраст, удивительно ловко соорудили себе из носовых платков одежду. Одни обмотали платок вокруг головы как тюрбан, другие превратили в юбку или же накинули на плечи как плащ, и почти все эти наряды отличались несомненным вкусом. Я зарисовал нескольких детей, которые были так увлечены, что не заметили этого, в противном случае они ни за что не согласились бы мне позировать. Наши проводники в благодарность за доброе отношение, а возможно, и для того, чтобы продлить наше пребывание в лагере еще на несколько часов, хотели добавить к молоку и рису харуф маши - барашка, жаренного в углях, но мы героически отказались, хотя, бесспорно, это лучшее блюдо арабской кухни. Мы находились всего в нескольких часах пути от Синая и торопились добраться туда дотемна, поэтому не хотели терять времени.
Прощание проходило с истинно арабской сдержанностью. Правда, на сей раз наши проводники ненадолго разлучались со своим племенем: поскольку они не имели права войти в монастырь, они возвращались домой этой же ночью. Мы уселись на своих верблюдов и через полчаса вошли в оазис Святой Екатерины, ведущий к подножию горы Синай. Дорога была скалистой и обрывистой, но мысль о том, что мы почти у цели, облегчала нам путь: дорога казалась уже не такой крутой, склоны - покатыми, а окружающая природа - великолепной. Даже солнце не обжигало, как накануне, его лучи словно ласкали нас. Однако мы двигались по этой нелегкой дороге уже около двух часов и, несмотря на душевный подъем, ощущали физическую усталость. Внезапно за огромным утесом открылось подножие горы Святой Екатерины, величественно возвышавшейся над соседними горами. Ее превосходил лишь вознесшийся ввысь Синай, и на восточном склоне священной горы, примерно на трети высоты, стоял монастырь - мощная крепость, построенная в форме неправильного четырехугольника; по северному склону спускался в долину огромный сад, он был обнесен оградой, уступавшей по высоте монастырским степам, но служившей надежной защитой от внезапных нападений, верхушки деревьев ласкали взор, отвыкший от зелени.