Наши первые впечатления о незнакомом племени были не слишком благоприятными, хотя, возможно, грешили некоторой предвзятостью. Нам показалось, что шейх не имел той абсолютной власти над людьми, как Талеб. Среди новых проводников мы не встретили никого, напоминавшего бы своим обликом честного и мужественного Арабаллу или радостно-лукавого сказителя пустыни Бешару. Дромадеры оказались невысоки ростом, правда, такие же худые. Несмотря на все это, нам предстояло на что-то решиться.
Мы оседлали верблюдов, и новый проводник Мухаммед Абу-Мансур, или Мухаммед - Отец Победы, подал сигнал трогаться, пустив своего верблюда в галоп. Наши дромадеры последовали за ним. Мы лишь успели обернуться и послать последний прощальный знак нашим добрым монахам, которые еще долго махали нам вслед, хотя голоса их до нас уже не долетали.
Вместо того чтобы следовать по дороге, приведшей нас на Синай, мы повернули на запад, по направлению к Тору; внезапно у нас под ногами открылась дивная долина, и мы устремились вниз с быстротой камней, летящих по склону. Мы скакали головокружительным галопом, однако дорога становилась все труднее, и вопреки недовольству шейха мы потребовали, чтобы эскорт двигался не так быстро; он подчинился лишь после того, как от вежливых просьб мы перешли к категорическому приказу. Тогда мы благоразумно взяли аллюр, позволявший нам преодолевать три лье в час. К полудню наш караван достиг горной вершины, откуда мы могли в последний раз взглянуть па монастырь. Он был уже очень далеко от нас, но его белые стены и зеленый сад четко выделялись на фоне сиреневых гор. Во время этой короткой передышки, которую я еле вымолил у нашего шейха, мне показалось, что вслед за нами движутся какие-то точки. Я указал на них Абу-Мансуру, п тот вскричал, что различает людей и, более того, узнает в них представителей враждебного племени. При этих словах он вновь пустил верблюда в галоп, а наши дромадеры, послушные своему вожаку, немедленно последовали за ним.
Вскоре Абу-Мансур вывел нас из долины к оврагу, и мы спустились в него со скоростью горного обвала. Эта адская скачка продолжалась уже семь часов, а эскорт не проявлял ни малейшего желания передохнуть, но внезапно из арьергарда раздались крики. Обернувшись, мы увидели Арабаллу, его тюрбан размотался, одежда была в крайнем беспорядке, а сам он, весь покрытый пылью, стремительно мчался на своем дромадере вслед за нами. Абу-Мансур решил тотчас же увеличить скорость, но мы заявили, что не намерены двигаться дальше, не дождавшись объяснений, а если наши верблюды, подражая его дромадеру, не пожелают остановиться, мы размозжим им головы рукоятками пистолетов; таким образом, шейху пришлось сделать привал. Через пять минут, сметая все на своем пути, появился Арабалла. Он сразу же дал понять настами, как он рад нас видеть; затем, подойдя вплотную к стоявшему в стороне Абу-Мансуру, стал что-то говорить ему отрывисто и резко, по его тону и по горящим глазам мы заключили, что он упрекает шейха в чем-то недостойном. Тот вместо ответа подал сигнал трогаться в путь.
Тогда Арабалла схватил его за руку, но Абу-Мансур высвободился и вновь приказал пуститься в галоп. Арабалла бросился наперерез и преградил путь каравану; шейх сделал движение, словно собирался схватиться за ружье, а его люди приготовили копья; увидев, что пришел наш черед вмешаться, мы достали пистолеты и бросились на выручку старому другу, угрожая открыть огонь,- четверо против четырнадцати арабов. Абу-Мансур застыл в нерешительности, не зная, что предпринять, как вдруг сзади раздались новые крики - это показались Талеб и Бешара, так быстро мчавшиеся по склону оврага, словно у их верблюдов выросли крылья; подкрепление придало нам новые силы п поубавило решимости у наших противников.
К тому же позади них и на вершине горы начали появляться остальные участники нашего прежнего эскорта, и теперь помимо уверенности, что мы бьемся за правое дело, у нас уже был численный перевес. Бешара п Талеб в белых бурнусах, как неуловимые призраки, галопом промчались мимо нас, выкрикнув на скаку слова приветствия, и устремились к Абу-Мансуру.
Арабы же ринулись на выручку к своему вождю. Чувствуя поддержку, вождь тоже повысил голос. Тем временем, крича и угрожая, подъехали остальные члены эскорта, каждый из них потрясал копьем или ружьем; мы поняли, если не вмешаться, сражение неминуемо, и бросились в самую гущу, стараясь изо всех сил перекричать этот адский шум.
Сначала мы лишь увеличили суматоху и усилили шум; наконец стали слышны приказы господина Тейлора, и его главенство было немедленно признано; прежде всего он велел всем замолчать, затем отделил наших друзей от новоиспеченных проводников, одних поставил справа, других - слева; они отложили свои объяснения до вечернего привала и пообещали рассчитаться с теми, кто этого заслужил. Талеб попросил нас спешиться и вернуться к старым верблюдам, но господин Тейлор резонно предположил, что подобный маневр не только повлечет за собой потерю драгоценного времени, но еще и подольет масла в огонь. А если прозвучит хоть одни выстрел, прольется хоть одна капля крови - то наши разъяренные противники не пойдут ни на какие уступки. Он ответил, что мы спешимся, когда будет привал, и приказал трогаться в путь. Друзья и недруги повиновались, и две группы, одна по правую, другая по левую сторону от нас, молча двинулись под лучами палящего солнца, но на сей раз обычным аллюром.
Оба вождя ехали рядом, возглавляя караван: Абу- Мансур - со смущенным и угрожающим видом одновременно, Талеб - с насмешливым и высокомерным. Бешара же занял свое привычное место, подле меня, и, как всегда, мешая французские и арабские слова, рассказал мне, что произошло.
В условленное время - иначе говоря, около одиннадцати часов утра - Талеб вместе с эскортом приехал в монастырь и попросил позвать путешественников; монахи сообщили ему, что рано утром мы выехали из монастыря с шейхом Абу-Мансуром и взяли направление на Тор. Тотчас же весь отряд, не теряя ни минуты, устремился нам вслед, самые быстрые из дромадеров мчались впереди, остальные за ними, все, как один, быстроногие и неутомимые. Так, следуя друг за другом на небольшом расстоянии, как некогда Куриации20, первыми появились Арабалла, Талеб и Бешара. Славный малый рассказывал нам все это с гордостью.
Я пообещал ему завтра же непременно пересесть на своего старого хаджина (его вел позади каравана один из арабов), ибо следует чистосердечно признаться: только теперь, познав нового верблюда, я понял, что погорячился, ругая прежнего. Я принес свои извинения Бешаре и просил передать их тому, кому они непосредственно предназначались.
Сделав необходимые разъяснения, Бешара, испытывавший священный ужас перед тишиной, перешел к другому пасторальному сюжету: он поведал мне о счастливых днях, проведенных в своем племени п в кругу семьи. Арабы молоды душой, и их сердца открыты для всех чувств, дарованных нам природой. Бешара подробно посвятил меня во все свои любовные перипетии. В шатрах редко случаются события такого рода, и они мало чем отличаются от тех, что происходили во времена Иакова и Рахили. Влюбленный арабский юноша в походах против соседнего племени желающий проявить либо отвагу, либо ловкость - в зависимости от того, чем наградила его природа - силой льва или хитростью змеи. Последним достоинством и обладал Бешара, способный скорее давать советы, нежели исполнять их. Но если грубая сила Арабаллы первенствовала над его разумом в дни сражений, то стихия Бешары - прелести и развлечения мирной пастушеской жизни. Так благодаря своему красноречию и склонности к поэзии он отыскал путь к сердцу своей Рахили. Он дошел в рассказе до описания внешности своей прекрасной возлюбленной и сравнивал ее глаза с глазами газели, а ее стройный стан - с пальмой, как вдруг, ничем заранее не выдав своих намерений, мой дромадер опустил голову к самым ногам и начал выделывать немыслимые прыжки, подобные тем, что любят делать дети. Я вылетел из седла, а глупое животное начало с наслаждением кататься по песку, к счастью, не там, где я лежал, распростертый. Иначе говоря, результат был бы точно таким же, как если бы я попал под пресс.