Едва они заняли пост, как увидели, что со стороны Мансуры к ним скачет граф Бретанский; он так и не смог войти в город. Граф несся на крупной лошади фламандской породы, все поводья были порваны, двумя руками он держался за ее шею, боясь, что мчавшиеся за ним сарацины выбьют его из седла и тогда ему не будет пощады. Время от времени он поднимался в стременах, открывал рот и оттуда хлестала кровь, но, несмотря на это, он ухитрялся оглядываться и осыпать оскорблениями своих преследователей. Наконец он достиг моста, по-прежнему насмехаясь над гнавшимися за ним турками, а те, увидев рыцарей, охранявших мост и с решительным видом обративших к ним свои лица и мечи, отступили и примкнули к ближайшим сарацинским отрядам.
Они перестроились, с новой силой заиграли горны и цимбалы, и крики еще усилились.
Турки объединились, чтобы предпринять последний маневр и заставить отступить короля и шестьсот или семьсот его рыцарей, стоявших близ канала.
Как и предполагал Жуанвиль, часть сарацин двинулась на короля, остальные же намеревались перейти мост, но и там, и тут встретили яростное сопротивление. В небольшом отряде Жуанвиля были два королевских герольда: Гильом де Брок и Жен де Гамаш. Их плащи, расшитые лилиями, привлекли внимание неверных. Многочисленные простолюдины и челядь стали осыпать их камнями. Сарацинские лучники обрушили на них тысячи стрел, так что позади рыцарей, казалось, поднялись колышущиеся на ветру колосья. Чтобы защититься от этого смертоносного дождя, Жуанвиль снял с убитого сарацина кожаные доспехи и соорудил из них щит, благодаря которому в него самого попало только пять стрел, тогда как в его лошадь - пятнадцать. Каждый залп сопровождался потоком брани, что приводило в ярость доблестного сенешаля. Как только один из горожан его сенешальства принес ему знамя с его гербом и большой меч взамен сломанного, он тотчас же вместе с графом Суассонским и графом де Нуаль ринулся на нечестивцев, обратил их в бегство и, убив многих, вернулся к мосту, вновь подвергшемуся атаке, сопровождаемый неистовыми криками. Жуанвиль только собрался вновь вступить в бой, как граф Суассонский остановил его:
- Пусть эти негодяи кричат и ревут, как ослы, и, клянусь телом господним, мы еще расскажем об этом дне дамам у камина.
И этого обещания графа оказалось достаточно, чтобы умерить пыл храброго сенешаля.
Король тоже подвергся атаке и оборонялся столь же храбро. Сарацины прибегли к своей излюбленной тактике: они отошли на некоторое расстояние и принялись осыпать войско стрелами и дротиками, сменяя друг друга, чтобы пополнить опустевшие колчаны. Увидев, что больше половины лошадей крестоносцев ранено, а многие всадники вообще лишились своих скакунов, они воспользовались сумятицей в их рядах и, взяв в одну руку лук, а в другую - меч и булаву, дружно бросились вперед с криками "Ислам! Ислам!". Но король со своей ратью закричал им в ответ: "Монжуа и Сен-Дени!" - и, не дрогнув, встретил их удар. На исходе дня рукопашный бой возобновился с тем же пылом, что и утром.
Тем временем крестоносцы, находившиеся па противоположном берегу канала, на расстоянии немногим более выстрела, были в отчаянии, что не могут оказать помощь своему королю, которому, как они видели, грозила опасность. Они заламывали руки и хлестали себя по щекам, оттуда доносились их яростные крики и бессильные угрозы. Отчаявшись, они принялись швырять в воду балки, военные машины и вообще все, что ни попадало им под руку.
Натолкнувшись на эту своеобразную запруду, возле неё стали скапливаться плывшие по течению трупы людей и лошадей, пики и щиты; скоро запруда превратилась в импровизированный, колышущийся на волнах мост, словно порожденный адом. Но как бы то ни было, этот "мост" соединил два берега. Главное же было перебраться с одного берега на другой. Толкаясь, натыкаясь друг на друга, все кинулись к "мосту"; тех, кто падал в воду по одну сторону, уносило течением, те. кто падал по другую, застревали среди обломков балок, трупов и выбирались обратно, мокрые до нитки и безоружные; тогда они хватали первые попавшиеся мечи и, радостные и ликующие, бросались вперед, счастливые от того, что наконец участвуют в сражении, за которым с раннего утра могли лишь наблюдать в качестве зрителей. Их крики донесли королю весть о подкреплении, а сарацинам - о том, что победа, казавшаяся им совсем близкой, ускользает от них; беспорядочные полчища неверных двинулись вперед, подобно огню или наводнению, их вела ярость; тогда король и его преданные рыцари последним усилием перешли в контрнаступление.
Мессир Юмбер де Больё с трудом собрал сотню арбалетчиков и бросился на помощь Жуанвилю, графу де Нуалю, графу Суассонскому и их отряду, подвергшемуся атаке. На сей раз отступили сарацины, а крестоносцы преследовали их с криком "Монжуа и Сен-Де- ни!". Христиане оттеснили неверных за пределы их собственного лагеря. Однако сражение продолжалось; то было отступление, а не бегство, перевес в борьбе, а не победа; ночь, спустившаяся на землю мгновенно, как повсюду на Востоке, развела противников; турки углубились в заросли тростника, где стали недосягаемыми; христиане вернулись к себе в лагерь, прихватив в качестве трофеев двадцать четыре военные машины; битва длилась семнадцать часов!
Видя, что перевес на стороне крестоносцев, коннетабль велел Жуанвилю отыскать короля и не оставлять его до тех пор, пока он не спешится и не войдет в свой шатер. Сенешаль подъехал к Людовику как раз в тот момент, когда он собирался отправиться к шатрам, поставленным на берегу канала. Жуанвиль снял с короля тяжелый, весь во вмятинах шлем и надел на него собственный, очень легкий, из кованого железа. Они ехали бок о бок, когда к ним приблизился Роне, настоятель странноприимного дома; он пересек реку, догнал короля, поцеловал руку и спросил, есть ли какие-нибудь вести из Мансуры от брата короля.
- Да, разумеется,- ответил ему король,- у меня достоверные сведения.
- Какие же? - осведомился настоятель.
- Он в раю,- глухо произнес король.
И поскольку настоятель пытался ободрить его, уверяя, что ни разу еще король Франции не удостаивался подобной чести, ибо благодаря своей отваге и он, и его войско преодолели непокорную реку п изгнали неверных из их стана, король ответил ему:
- • Да будет благословен господь во всех своих деяниях.
И, несмотря на христианскую сдержанность, крупные слезы быстро и бесшумно катились по щекам короля.
В этот миг к ним подъехал Гильом де Мальвуазен, вернувшийся из Мансуры. Хотя король, как мы уже сказали, знал о смерти брата, вновь прибывший смог сообщить ему подробности - они были ужасны.
Когда христиане влетели на своих конях в Мансуру, сарацины сочли, что за графом Артуа движется целая армия, и, решив, что погибли, послали в Каир почтового голубя. Голубь нес под крылом записку следующего содержания: "Сейчас, когда мы отправляем этого голубя, враг осаждает Мансуру; христиане навязали мусульманам чудовищное сражение". Письмо это посеяло ужас среди жителей египетской столицы, и губернатор приказал всю ночь держать ворота открытыми и принимать беглецов. Но когда в Майсуре увидели, что в город ворвалось лишь небольшое число крестоносцев, вождь мамлюков, отважный и умный воин, как мы уже говорили, велел бить в барабаны, трубить в горны и опустить входные решетки; а затем, когда крестоносцы принялись громить дворец султана, напал на них вместе с бахристскими мамлюками - воинством, составленным из невольников и считавшимся лучшей египетской армией. Позднее победой в битве у пирамид Наполеон отомстит за поражение в Мансуре.
Тотчас же все мусульмане, кто был в силах держать копье, натянуть тетиву лука или метнуть камень, вооружились и начали готовиться к бою. Христиане, видя, что собирается буря, сомкнули ряды, дабы противостоять ей, но в узких улочках арабского города трудно маневрировать на лошадях и орудовать мечами.
В мгновение ока все окна превращаются в бойницы, откуда вылетают камни и стрелы, все террасы - в укрепления, откуда падают мешки с зажигательной смесью и льется кипяток. Крестоносцы тотчас же забывают о том, что это граф Артуа поставил их в такое опасное положение. Граф де Сэлсбери со своими англичанами, великий магистр ордена тамплиеров и его монахи, сир де Куси и его рыцари теснятся вокруг брата короля, и завязывается борьба, крестоносцы надеются не на победу, а на мученичество за веру. Пять часов кряду бьются они с Бейбарсом и его мамлюками, со всеми горожанами, а смерть идет за ними по пятам, заглядывает в лицо, дышит в затылок. Все или почти все падают один за другим, один подле другого. Граф де Сэлсбери был убит, когда стоял во главе своих рыцарей; Робер де Вэр, несший английское знамя, обернулся им как саваном и умер, покрытый своим флагом. Рауль де Куси испустил дух, окруженный трупами убитых им сарацин. Граф Артуа, осажденный в одном из домов, где он укрылся, больше часа защищался от неверных, заполнивших весь дом; из-за доспехов, украшенных золотыми лилиями, его приняли за короля, и против него были брошены все силы; он же защищался словом и мечом, угрозами и ударами. Наконец сарацины, устав от этой борьбы, в которой пали самые отважные, подожгли дом. Тогда, увидев, что гибель неминуема, граф Артуа решил, как Самсон, погубить вместе с собой и врагов своих, он встал в дверях и никому не позволил выйти из дома, стены рухнули, погребя под собой крестоносцев и сарацин, христиан и неверных, и те, кого граф Артуа не успел поразить мечом, погибли в пламени пожара.