Мне нет нужды отмечать для тебя ни совершенство работы, выполняемой машинами или рабочими, которые всегда выделывают одну и ту же вещь, ни поразительную экономию, которая вытекает из этого массового производства, ни огромные потери, которых избегает республика, предупреждая капризные и смешные изменения моды.
Что касается распределения одежды, то каждый магазин имеет таблицу семей, которые он должен снабжать, с указанием количества, которое он должен доставлять. Он открывает счет каждой из них и посылает то, что ей следует, когда она выбрала, что ей подходит.
Чистка и починка составляют труд женщин в каждой семье, но эта работа очень невелика, а стирка, более хлопотливая, лежит на обязанности национальных прачечных.
Суди о прочем по всему тому, что ты теперь знаешь!
И если я хочу кончить пожеланием тебе счастья, то пожелаю тебе, мой дорогой Камилл, скоро иметь такое отечество, как Икария.
Я направился к Вальмору, который назначил мне свидание в часовой мастерской, где работал один из его кузенов. Я привел с собой Евгения.
Нет нужды говорить, что Вальмор хорошо принял моего товарища и показал нам все до последних мелочей.
Это нечто удивительное! Все там собрано вместе — от необходимых материалов, находящихся в первом магазине, до стенных часов, маятников, карманных часов, аппаратов всякого рода, расположенных в последнем магазине, который кажется блестящим музеем.
Специальная часовая мастерская представляет собою здание площадью в тысячу квадратных футов. Все три этажа его поддерживаются железными колоннами, которые заменяют самые толстые стены и позволяют сделать из каждого этажа одну залу, прекрасно освещенную при самой простой системе освещения.
Внизу находятся огромные и тяжелые машины для резки металлов и изготовления вчерне разных частей. Наверху — рабочие, разделенные на столько групп, сколько изготовляется различных частей. Каждый рабочий всегда выделывает одни и те же части. Порядок и дисциплина господствуют среди них в такой степени, что их можно назвать армией солдат.
Приятно видеть также, в каком порядке расставлены полки, привязаны и привешены все инструменты.
Кузен Вальмора объяснил нам весь распорядок работы этой маленькой армии.
— Мы приходим в шесть часов без четверти, — сказал он, — снимаем свое платье в раздевальне, которую я сейчас покажу вам, и надеваем наше рабочее платье.
Ровно в шесть часов мы по звуку колокола приступаем к работе. В девять часов мы спускаемся на двадцать минут в столовую, чтобы позавтракать молча, пока один из нас громко читает утреннюю газету. В час работа прекращается, и когда все приведено в порядок, вычищено, мы спускаемся в раздевальню, где мы переодеваемся в свои костюмы, чтобы в два часа пойти пообедать вместе с нашими семьями и затем свободно располагать остатком дня.
Я забыл вам сказать, что в первые два часа работы мы соблюдаем строгое молчание, но в течение двух других часов мы можем говорить с нашими соседями, а в течение остального времени каждый поет для себя или для других, которые слушают его, и часто мы поем хором.
Мы вышли, удивляясь этому разумному распорядку, и направились посмотреть роскошный памятник, о котором я буду говорить позже.
Немного спустя после моего прихода к Корилле вошла дама и шесть или семь детей различного возраста, среди которых находилась молодая девушка прелестной наружности.
Вскочить, побежать к ней, снять с нее шляпу и обнять ее — все это для Кориллы было делом одного мгновения.
— Я имею удовольствие, — сказал отец Вальмора, взяв меня за руку, — представить любезной госпоже Динаме почтенного милорда Керисдолла, о котором ей должен был рассказать ее сын. Он наш друг…
— А следовательно, и наш, — прибавила эта дама самым любезным тоном.
— А я, — сказала в свою очередь Корилла, взяв меня за руку и стараясь говорить торжественно, — имею честь… представить доброго мистера Вильяма злой… [я бы сказал: очаровательной, точно и без меня не видят этого] Динаизе, которая скрывает дьявола под наружностью ангела и расцарапала бы мне лицо, если бы никого не было, чтобы меня защитить.
— Ты никогда не перестанешь сумасбродничать, — ответила мадемуазель Динаиза, покраснев.
Трудно сказать, что испытал я, услышав этот голос: это был голос невидимки! Я чувствовал, что краснею или бледнею. К счастью, пылкие ласки детей, которые бегали от одной к другой, мешали заметить мое смущение.
Но каково было мое замешательство, когда насмешливый Вальмор громко сказал мадемуазель Динаизе:
— Вы узнаете пассажира, который ехал с вами, но вы не знаете, что он сказал о вас…
— А что он сказал? — воскликнула Корилла.
— Что сказал он? — воскликнули все.
— Могу ли я повторить это, Вильям?
— Да, да! — закричали со всех сторон.
— Ну, так вот, он сказал… он сказал, что скрывающаяся под вуалью и шляпкой невидимка была, несомненно, ужасно безобразна.
Это вызвало продолжительный взрыв смеха и град шуток по поводу моего искусства угадывать.
— Я не мог тогда думать, — сказал я, почти пролепетав мои слова, — что наружность человека должна быть красива, когда он обладает таким божественным голосом.
Но мой комплимент показался таким неудачным, что заставил Динаизу еще больше покраснеть; он не помешал Корилле и другим беспощадно повторять: «безобразная», «ужасная», «страшная».
Скоро, однако, занялись музыкой, и Корилла, которая подала пример, пела еще лучше, чем прежде.
Мадемуазель Динаиза не хотела петь, но Корилла так настойчиво и ласково просила ее, что она в конце концов согласилась. Она пела робко и плохо, но таким голосом… голосом, который заставлял меня тихо дрожать с головы до ног.
— Не судите о Динаизе по ее робости, — сказала мне мать Вальмора, около которой я сидел, — она очень умна и образованна; это лучшая из дочерей, сестер и подруг. Она привязана к другим, любит их, мила и обходительна, как никто, она забывает о себе и заботится только о других, она обожает своего брата Динара, и, если бы была менее застенчивой, менее меланхоличной или менее робкой, она была бы так же любезна, как моя Корилла. Семья ее тесно связана с нашей; брат ее — друг детства Вальмора; она первая подруга моей дочери, она любит меня, как свою мать, я люблю ее, как свое дитя, и скоро буду иметь удовольствие дать ей это имя, ибо Вальмор безумно влюблен в нее, родители ее так же желают этого брака, как и мы, и через несколько дней мы назначим день их свадьбы.
— Довольно, довольно, — сказала мне Корилла, приближаясь к нам, — теперь ваша очередь петь, г-н Вильям, одному, или с Динаизой, или со мной, выбирайте. Вы очень счастливы, что я предоставляю вам выбор, но вы будете петь.
Мне не хотелось петь, и я извинился насколько мог лучше.
— Вы мне отказываете, — сказала она, — и никто не присоединяется ко мне, чтобы заставить непокорного! Ну, хорошо! Я отомщу вам всем и распоряжусь вами: завтра мы все поедем смотреть подъем воздушных шаров, и мы подымемся вместе с милордом. Послезавтра мы проведем вечер у госпожи Динаме и будем заниматься музыкой. Милорд изучит эту пьесу во время воздушного путешествия, и если под чистым небом к нему вернется его голос, он в случае счастливого возвращения будет петь один, затем с Динаизой, затем со мной… Так я постановляю, правда, с согласия доброй госпожи Динаме и с утверждения нашего грозного суверена, и господина. Дедушка и госпожа Динаме засмеялись, мать назвала ее сумасбродкой, мадемуазель Динаиза, казалось, была на нее сердита, но дети аплодировали, прыгая от радости, и вопрос об увеселительных прогулках был решен.
Глава девятая
Жилище
Обстановка
Я писал письмо в Англию, когда вошел Евгений, чтобы пригласить меня осмотреть внутренний вид дома одной знакомой семьи, хозяйка которого обещала ему показать его во всех деталях. Я принял его предложение, и мы вышли.