— О, именно это мы и хотели бы услышать. Скажите, вы знаете доктора Азиза?
— Я много о нем знаю, но лично с ним не знаком. Вы хотите, чтобы я пригласил и его?
— Миссис Мур говорит, что он очень симпатичный.
— Отлично, мисс Квестед. Четверг вас устроит?
— Да, конечно. В четверг утром мы еще поедем в гости к той индийской леди. Видно, все хорошее случается по четвергам.
— Я не буду просить городского судью подвезти вас — я знаю, что днем он будет занят.
— Да, Ронни очень много работает, — ответила Адела, не отрывая взгляда от холмов. Какими красивыми они вдруг стали! Как жаль, что она не может к ним прикоснуться. Перед ее глазами вдруг явственно встала картина ее будущей супружеской жизни. Каждый вечер они, как сегодня, будут проводить в Клубе, а потом возвращаться домой. Они будут видеться с Лесли и Каллендарами, Тертонами и Бертонами, приглашать их к себе и принимать их приглашения, а настоящая Индия, настоящая ее жизнь будет проходить мимо них. Цвета Индии останутся — пышное зрелище птиц ранним утром, смуглые тела, белые тюрбаны, идолы, выкрашенные алой и синей краской — это движение вечно и неостановимо, как гомон базара и плеск купальщиков в прудах. Она будет созерцать все это, неловко сидя на сиденье двухколесного экипажа. Но сила, которая движет всей этой пестротой, всей этой неугомонной деятельностью, останется скрытой от ее глаз, скрытой еще больше, чем теперь. Она будет видеть только фасад Индии, но не проникнет в ее дух; ей казалось, что миссис Мур удалось краешком глаза заглянуть в него.
Примерно так и прошел этот вечер. Через несколько минут они покинули Клуб в двухколесном экипаже; приехав домой, переоделись. На ужин пришли мисс Дерек и Макбрайды. Меню было традиционным: суп-жюльен с мелким консервированным горошком, домашний (якобы) хлеб, костлявая рыба, похожая на камбалу, еще консервированный горошек с отбивными котлетами, бисквиты, жареные сардины — истинное меню англоиндийцев. Некоторые блюда прибавлялись, некоторые выпадали в зависимости от ранга и положения на социальной лестнице, гороха могло быть больше или меньше, сардины и вино могли быть от разных фирм, но традиция оставалась неизменной: это была пища изгнанников, приготовленная слугами, для которых эта еда была чуждой и незнакомой. Адела много думала о молодых мужчинах и женщинах, которые прибывали сюда набитыми пароходами из Англии и по приезде оказывались один на один с такой же едой и теми же идеями. Они становились объектами сплетен и насмешек, впрочем, совершенно беззлобных, до тех пор пока не заслуживали доверия, не становились своими и не принимались судачить о других. «Я никогда не стану такой», — говорила она себе, но это был всего лишь голос ее молодости. Пусть так, но все равно, она твердо знала, что выступит против негласных и заскорузлых мнений, а для этого ей были нужны надежные союзники. Она должна собрать в Чандрапуре нескольких единомышленников, а потому очень радовалась знакомству с мистером Филдингом и индийской леди с непроизносимой фамилией. Это, во всяком случае, будет ядро; а через пару-тройку дней ей станет понятна ситуация.
Мисс Дерек состояла в свите одной магарани в каком-то самостоятельном княжестве. Она была весела, общительна и развеселила всех своим рассказом о том, как уехала в отпуск. Она взяла его, потому что решила, что заслужила отдых, а не потому, что ее отпустила магарани. Теперь она, кроме того, решила воспользоваться автомобилем магараджи. Сейчас машина находилась в Дели, куда магараджа уехал на заседание совета княжеств, и мисс Дерек задумала красивую схему похищения автомобиля на промежуточной станции, когда его повезут поездом назад. Мисс Дерек потешалась и по поводу только что окончившегося вечера — собственно, весь полуостров и все, что на нем творилось, она считала чем-то вроде оперетты.
— Если не смотреть на все это с юмором, то здесь с ума сойдешь от тоски, — сказала в заключение рассказа мисс Дерек.
Миссис Макбрайд — это она была бывшей медсестрой — не переставала восклицать: «Как это здорово, Нэнси! О, Нэнси, это просто убийственно! Как бы мне хотелось научиться смотреть на жизнь так же, как ты!» Мистер Макбрайд говорил мало, и это только усиливало впечатление о нем.