После нескольких часов ходьбы (мулов проводник увел с собой) по пыльной пустынной дороге, где я не встретил ни души, я прибыл в Сгурр. В действительности я оказался в самом центре города, но осознал это немного позже. Все дело в том, что столица Сгурра не похожа ни на один город в мире. Жилища там не построены из камня или из дерева, а выдолблены или выкопаны в земле, и над каждым из них возвышается небольшой холмик со странноватой на первый взгляд наклонной дверью, за которой находится ведущая вниз лестница. Над жилищем не располагается никакая постройка, а разбит цветник, чьи размеры в точности совпадают с размерами подземного жилища; у самых богатых этот цветник огорожен небольшой оградой, так что создается впечатление, что перед тобой нечто вроде испанского патио. Вот почему город выглядит весьма приятно, улицы в нем довольно широки, к тому же многие из них обсажены деревьями, так что можно даже подумать, что находишься в деревне, а не в городе, если только не брать в расчет суету и сутолоку (впрочем, весьма относительную) на улицах. Прежде всего меня изумило обилие похоронных дрог. Неужто в городе эпидемия? Но нет, люди не выказывали ни малейших признаков тревоги и спокойно прогуливались по улицам или шли по своим делам; позднее я узнал, что у высокородных мертвецов выработалась привычка после полудня «прогуливаться» по центральной аллее города в своих лучших катафалках и в сопровождении слуг.
После того как я сам совершил небольшую ознакомительную прогулку по городу, чтобы представить себе, каков он, я выбрал небольшую скромную таверну, чья вывеска привлекла меня своей простотой и приятным внешним видом; я вошел и увидел, что там собрались завсегдатаи, что они там пьют и болтают, как во всех тавернах мира.
Разумеется, мой сундучок-храм по-прежнему находился у меня на спине. Войдя в таверну, я снял его, поставил на ближайший стол, а сам уселся рядом. Вокруг меня сразу же собралась толпа. Я не понимал, что послужило тому причиной. Так как я еще не говорил на местном наречии, то не мог сойти за настоящего сгуррянина, соответственно, я боялся, что меня могут принять за вражеского лазутчика или за вора, а потому делал вид, что глух и нем. С помощью жестов мне дали понять, что я должен представить моих предков местному «обществу», то есть всем присутствующим, расположившимся возле меня полукругом, чтобы лучше рассмотреть все детали моего переносного храма. Я толком не мог понять, чего от меня ждут, и потому ограничился тем, что поочередно стал открывать все ящички, разворачивать панно, показывать одного за другим персонажей, сопровождая показ мимикой и жестикуляцией, когда мне казалось, что я кое-что знаю о том или другом из них… История моих предков, которую я с таким трудом сумел изучить, расшифровывая имена, похоже, во многих деталях была известна зрителям, комментировавшим то со смехом, то со слезами на глазах разворачивавшиеся перед ними сцены. Когда я закончил демонстрацию своей родовой реликвии, присутствующие стали бросать мне монеты, а хозяин заведения не взял с меня платы ни за ужин, ни за ночлег.
Вот так, не ведая того, я занялся ремеслом, которое стало моим основным занятием: ремеслом благородного мертвого нищего. Представителей этого почтенного ремесла в Сгурре довольно мало, но именно поэтому они там в таком почете. Обычно они посещают таверны и прочие публичные места, где воспевают подвиги своих предков, сопровождая рассказы игрой на маленьких скрипочках; я не умел играть на скрипке, но, приглядевшись к жизни в Сгурре и освоившись с ней, начал применять для сопровождения тамбурин, что подошло как нельзя лучше, ибо тамбурин издает более ритмичные и громкие звуки, что позволяет особо подчеркнуть роль того или иного персонажа в тех или иных событиях. Кстати, должен заметить, что зрители своими замечаниями помогали мне постичь значение некоторых деталей в моем переносном храме, которые до сей поры оставались мне непонятны, так как я с каждым днем все лучше и лучше понимал местный язык. Я уже сейчас не помню, когда и при каких обстоятельствах кто-то из обитателей Сгурра объяснил мне, что слово «мумия» представляет собой всего лишь искаженное слово «монета». Действительно, мне рассказывали, что в стародавние времена сами мертвецы служили в этой стране разменной монетой. Сгуррянин считался тем богаче, чем большее число своих предков он мог «предъявить» в качестве доказательства древности и благородства своего рода; в те стародавние времена, о которых мне рассказывали, случалось, что благородное происхождение покупалось, по крайней мере это не считалось ни зазорным, ни необычным. Сначала мертвецов выставляли на всеобщее обозрение в жилищах, но вскоре законы рынка и торговли потребовали, чтобы богатевшие и множившиеся представители класса торговцев обрели право перемещать мертвецов по своей воле куда им было нужно. Так как техника мумифицирования делала большие успехи, в конце концов мастерам этого дела удалось научиться уменьшать мумии до столь «удобных» размеров, что вскоре всего один слуга мог носить в сундучке со множеством ящичков все генеалогическое древо своего хозяина. С течением времени этот слуга превратился в бродячего поэта, воспевавшего деяния рода, которому служили его собственные предки; одновременно с повествованием он поочередно открывал ящички сундука, в каждом из которых был представлен один из персонажей, причем запечатлен он был в одном из самых важных, самых значительных эпизодов своей жизни. Искусство исполнения подобных хвалебных песнопений постепенно исчезало, и только одни лишь нищие сохранили эту благородную традицию. Большинство жителей Сгурра полагало, что мертвецы доставляют довольно много хлопот и таскать их с собой – дело хлопотное и неудобное, а потому от собственных мумий стали отказываться и начали запечатлевать образы предков на бронзовых или золотых медальонах, которые носили на шее или на круглых кусочках металла, хранимых в мешочках, позднее ставших именоваться кошельками. Вот так, говорят сгурряне, и были изобретены монеты.