Но Джон смотрит на меня в тихо говорит:
- Ты ведь хорошо знаешь, что тебе никогда не удастся сделать этот снимок. Своим поступком ты отравил бы остаток жизни Сиу-куна. Никто не должен видеть, что там происходит. У человека из племени кукукуку в жизни есть два момента, когда никто не должен ему мешать: когда женщина уходит одна в джунгли, чтобы родить ребенка и затем съесть послед, и когда сын помогает отцу уйти в царство мертвых, остается наедине с его мертвым телом и съедает мозг покойного.
Разумеется, Джон прав. Как мог я думать, что у этих людей притуплены все чувства. Да, они могут казаться тупыми, если мерить их по тем меркам, которыми оценивается жизнь в наше время и в тех широтах, где мы росли. Разве такая основа для оценок справедлива? Сиу-кун убил своего отца, ибо знал, что тот уже не в состоянии бороться в этой жизни, а съел мозг покойного, чтобы тем самым почтить его память и впитать в себя частичку его мудрости и духовной силы. Таковы обычаи племени кукукуку.
Итак, Сиу-куна оставили наедине с отцом. Вместе со всеми и я, погруженный в мысли, по петляющей тропе удаляюсь вверх, туда, где высокая трава кунай закрывает обзор. Прошло минут десять, а может быть, и больше. Наконец появляется Сиу-кун, молча присоединяется к остальным, и мы трогаемся в путь. Никто не проронил ни слова. Но вот Сиу-кун, сначала едва слышно, произносит магическое "куку-куку", и вслед за ним призывный клич подхватывают соплеменники. Так они на сей раз воздают дань уважения умершему. Мне даже кажется, будто в воинственных призывах появились другие, более мягкие тона, которых дотоле не доводилось слышать. Впрочем, не исключено, что все это мне просто почудилось и знаменитые крики означают отнюдь не то, что я пытаюсь в них вложить. А может, в них вообще скрыт более глубокий смысл, чем тот, который до сих пор им приписывали белые.
Я недоумеваю: разве покойника не будут хоронить? Мы ведь оставили труп старика в траве. Вечером, когда мы разбили лагерь, по обыкновению чуть поодаль от воинов, Джон рассказал мне о местном обычае: если кто-либо умирает в походе, его тело оставляют в траве или джунглях - при условии, что поблизости нет жилья. Здесь опасаются только одного: как бы труп не попал в чужие руки, пока мясо еще съедобно. Если места необитаемы, этого можно не бояться. Если же смерть настигнет воина дома, то его труп коптят и помещают на вершину или склон горы, откуда покойник может обозревать родные места и деревню. В землю же ни при каких условиях умершего не закапывают. Кукукуку не желают, чтобы он стал добычей червей и грызунов. В этом у них много общего с другими племенами, живущими в центральных районах Новой Гвинеи.
2
Теперь, пожалуй, пришла пора рассказать о моих отношениях с воинами-кукукуку и о том, как меня приняли в их боевой отряд. Благодаря Сиу-куну, но прежде всего при содействии вождя То-юна я, запасшись щедрыми подарками, получил разрешение отправиться в поход с боевым отрядом племени. Мне было поставлено условие: свой лагерь я должен был разбить не ближе чем на расстоянии полета двух стрел. Кроме того, в моем распоряжении было только два дня. Мне, разумеется, не сказали о цели похода, а я сделал вид, будто ни о чем не догадываюсь. Впрочем, вряд ли воины задавались вопросом, кто я такой и почему нахожусь среди них. Должен, однако, заметить, что не я первый удостоился чести быть принятым кукукуку: мисс Беатрис Блэквуд, этнограф из музея Пит-Ривер при Оксфордском университете, сумела прожить много месяцев в одной из деревень племени и ни разу не подверглась нападению. Почему ее не тронули, неизвестно. Что же до меня, то я целый день пытался втолковать То-юну, что не имею ничего общего с правительством и местной администрацией. А кроме того, Джон и другой переводчик, который переводил на моту, как мне показалось, из кожи вон лезли, стараясь убедить воинов, что я "чокнутый" и по этой причине наделен огромной властью над силами природы. В этой части света душевнобольных считают посредниками неведомых могущественных сил. Мне рассказывали, будто и мисс Блэквуд не трогали именно по этой причине. В самом деле, вокруг меня происходят события, которые только подтверждают то, о чем говорил Джон: мне, например, ничего не стоит "закрыть в ящике" (моем магнитофоне) голоса Сиу-куна и То-юна, а потом снова "выпустить" их. Я могу разговаривать с "повелителями темноты", включив радиоприемник после захода солнца. И хотя я вовсе не человек-бооонг (человек с ружьем), но из своей волшебной коробки (фотокамера со вспышкой) могу вызывать молнии. Но больше всего их поразило мое общение с птицей-драконом; судя по всему, меня приняли за сына этого могущественного существа. Многие войны слышали о самолете, некоторые видели даже, как самолет садится и взлетает. Называя его драконом, они, видимо, имели в виду огромного казуара. Племена, живущие вблизи Меньямьи, иногда выносят к самолету батат, дабы накормить и ублаготворить гигантскую птицу. Самым же удивительным для них казалась непостижимая связь, существующая между мной и этой птицей. Так они и не могли взять в толк, кто же я такой: человек или же сын птицы-дракона, которого не в силах поразить ни одна стрела? Когда солнце стоит высоко в небе, птица с ревом проносится над равниной и прямо над ними "откладывает яйца", которые оказываются подарками для моих новых друзей: здесь брикетики соли, карамель (которую они уплетают прямо с оберткой), старые номера газеты "Порт-Морсби Таймс" из которых удобно делать самокрутки, стальные топоры и раковины.
Сдается мне, не будь этих "яиц", ни меня, ни проводников давно не было бы в живых. Кто станет резать курицу, несущую золотые яйца?! К тому же здесь речь идет об огромной боевой наседке, внушающей почтение.
Настал день, когда отряд приблизился к деревушке, которую То-юн, судя по всему, намеревался атаковать. Он решительно объявил мне, что я должен их покинуть. Джон знал, где находилась их деревня, и я с невинным видом спросил, нельзя ли нам подождать там возвращения отряда. Надо ли говорить, что вопрос был задан вскоре после получения очередного груза с подарками. Показывая на них, я сказал, что будет еще много подарков, но только после того, как мы снова встретимся. В подкрепление своих обещаний я вскакиваю и принимаюсь исполнять воинственный танец, то и дело громко выкрикивая: "Да здравствуют королева Маргрете и большие тиражи "Семейного журнала"!" Все это мои переводчики по вполне понятным причинам не переводят, но у воинов, по-видимому, создается впечатление, что я не в своем уме, и если не выполнить мою волю, то это восстановит против них силы природы.
Может ли цивилизованный европеец думать, как канак, вжиться в образ мыслей местных жителей? Это нелегко, но думаю, что может, надо только постараться выйти за рамки того, что принято называть "буржуазным образом жизни". Должен признаться, что, путешествуя более четверти века среди так называемых "дикарей", я по возвращении домой не раз попадал в больницу столь велико и длительно было напряжение. Насколько мне известно, в таком состоянии пребывали и многие другие писатели и журналисты, старавшиеся максимально приобщиться к жизни тех племен, среди которых находились. В самом деле, дорогой читатель, разве автор этих строк не был истинным сыном птицы-дракона в упомянутый мною момент? Иными словами, мог ли он не воспользоваться той верой или суеверием (а где, собственно, проходит граница между этими понятиями?!), объектом которой он становится, чтобы добиться разрешения на поход на обреченную деревню? Надеюсь, читатель поймет, каково это день за днем, неделю за неделей находиться среди диких племен и ни разу хотя бы краешком глаза не приподнять завесу, прикрывающую тайны их повседневной жизни. Нужно ли говорить, что я отнюдь не стал кровожаднее и мои этические нормы в отношении проблемы жизни и смерти также не претерпели никаких изменений? Но сейчас эти люди меня принимали - да простится мне это слово! - за сверхчеловека, и я не намеревался их разуверять, потому что хотел идти с ними в поход. Я знал, что не смогу запечатлеть операцию на пленку и что в первую шеренгу мне не попасть. Должен же, думал я, хоть один европеец стать живым свидетелем этих варварских акций, чтобы потом поведать о них свету. Ради этого можно выдержать и последующую критику.
Итак, решено, я возьму на себя роль сына птицы-дракона. Пусть только То-юн и Сиу-кун попробуют угрожать мне копьями! Никто не может меня убить! С поднятой головой я отправляюсь в палатку и прикладываюсь к бутылке виски. Каждый глоток словно огонь обжигает горло и наполняет душу уверенностью. Конечно же, я сын птицы дракона! И таким для них останусь!