Уже позднее, перебирая в памяти все случившееся, я понял, что своим спасением был обязан обмороку: асматы не могли меня убить, не узнав моего имени. Что касается моих помощников, то они скрылись в джунглях, и с тех пор я о них не слышал. Во всяком случае, асматы их не поймали, иначе заставили бы сказать мое имя, и тогда всех нас перебили бы.
Очнулся я на дне пироги, между ног одного из воинов. Выпрямившись во весь рост, он и его товарищи мерно вонзали в воду длинные шесты. Я мигом принял решение притвориться, будто по-прежнему нахожусь в обмороке. К счастью, асматы меня не связали. Если удастся овладеть пистолетом, есть шанс спастись.
Но где же мешок с пистолетом, который я обернул полотенцем, чтобы защитить его от сырости? Я осторожно приоткрываю глаза и осматриваюсь. Мешка не видно. Чтобы осмотреть всю лодку, необходимо повернуть голову, однако сделать это надо так, чтобы асматы, стоявшие надо мной, ничего не заметили. На мгновение пирога накренилась, - видимо, гребцы обошли плывущее по реке дерево. Этого было достаточно, чтобы я смог повернуться. Теперь мне видна была остальная часть лодки. Мешок лежал в трех метрах от меня! Как достать его? Для этого надо подняться и прыгнуть вперед. К тому же мешок, возможно, закрыт на "молнию". По-моему, молния расстегнута, а это может означать, что пистолет из мешка достали. Вряд ли кто-либо из охотников за головами знал, что это такое, но не исключено, что они его просто выкинули или переложили на другое место.
Я лихорадочно думал, как быть. Пожалуй, придется рискнуть и попытаться схватить мешок: ведь если воины обнаружат, что я пришел в себя, они тут же меня свяжут, тогда мне никак не добраться до оружия. А возвратясь домой, асматы под пытками вынудят меня сказать свое имя. Предположим, им это не удастся... В любом случае они меня прикончат. Если действовать, то немедля.
Я молниеносно вскочил на ноги, бросился вперед и тут заметил, что дно узенькой лодки заполнено водой. На мгновение я похолодел: что, если пистолет отсырел? Лодка разом остановилась, и я почувствовал за спиной какое-то движение. Уж не шест ли это занесен над моей головой? Левая рука нестерпимо болит, краем глаза я замечаю в запекшейся крови кусочек деревянного копья. Здоровой рукой схватил мешок, и в этот момент воин, находившийся впереди, повернулся ко мне лицом. От удивления глаза у него округлились. Я успел заметить, что на правом плече у него повязка из лианы, а под ней большой бамбуковый нож, который он пытался выхватить левой рукой, для чего ему пришлось опустить шест. Я воспользовался этим и ударил его головой в живот. Он упал в воду. Не теряя ни минуты, я запустил руку в мешок, нащупал полотенце, а в нем твердый предмет - пистолет!
Сзади на меня кинулся другой воин, мощной грудью прижимая меня ко дну лодки. И хотя в моих руках был пистолет, воспользоваться им я был не в состоянии. Асмат с такой силой надавил на осколок копья, застрявшей в руке, что я опять едва не потерял сознание от боли. Собрав все силы, я прижал пистолет к его груди, взвел курок и нажал на спуск. Раздался оглушительный выстрел и на меня хлынул поток крови. Асмат был мертв, но сбросить с себя тяжелое тело я не смог и вновь потерял сознание.
Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я очнулся, а когда открыл глаза, то увидел, что нахожусь в пироге один и на мне лежит мертвый асмат. Из последних сил я столкнул мертвеца за борт. Остальные удрали. Выстрел напугал их до смерти. Лодку медленно относило вниз.
Трое суток спустя, едва дыша от слабости, я добрался до места, где находились Велосипедист и остальные помощники. Перевязав мои раны, Велосипедист не преминул заметить:
- Теперь ты понимаешь, почему я не хотел плыть с тобой дальше?!
Ванусс замолчал. Велосипедист и Джек с Кейп-Йорка слушали его, не перебивая. Они слышали этот рассказ не впервые.
На твердом клочке земли посреди болота мы разожгли костер, чтобы отогнать москитов. Из джунглей донесся хриплый крик какого-то животного. Костер разгорелся, освещая сидевших перед ним людей. И я вдруг почувствовал, что они мне чем-то близки. Возможно, завтра я и переменю свое мнение о них, но сейчас я вижу, как радуются они веселому огню, испытывая покой и удовлетворенность свободных и независимых людей. Их называют членами пук-пуковой мафии и полагают, что жизнь их ужасна. Но я в этом не совсем уверен.
Глава четвертая
Как летают на Новой Гвинее. - Аэродромы, пригодные для реактивных самолетов, и "почтовые марки" с "теннисными кортами". - История воздушных сообщений на Новой Гвинее. Майор Граймс находит ворота в Шангри-Ла [14]. Авария самолета приводит к открытию долины Балием. - Из каменного века в современность за несколько месяцев
1
Маленькая "Сесна" легко отрывается от травяной взлетной полосы, ибо, кроме пилота Стэна и меня, на борту никого нет, а вес моего багажа едва ли превышает 50 килограммов.
- Это один из плохоньких аэродромов, каких много в Ириан-Джая, да и во всей Новей Гвинее, - замечает Стэн. Показав на поросший травой холм метрах в двухстах к северу от посадочной полосы, он добавляет:
- Мы называем его "срезанной горкой" - тяжелогруженые самолеты нередко задевают за него. Индонезийский офицер следит, чтобы трава там была хорошенько скошена. И все же мне иногда кажется, будто меня щекочут по пяткам, когда моя "Сесна" пролетает над этим холмом.
Стэн уже восемь лет летает в Ириан-Джая (до недавнего времени эту часть Новой Гвинеи называли Западным Ирианом, а до того, как она перешла к индонезийской администрации, - Голландской Новой Гвинеей). Ему нередко приходится совершать вынужденную посадку, но такое здесь случается практически с каждым пилотом. Хорошо еще, что все сходит благополучно.
- Года два назад эта полоса была еще хуже, - говорит Стэн. - В длину метров двести, не больше. Мы называли ее теннисным кортом, потому что на этом поле миссионер и полицейский офицер иногда играют в теннис. Говорят, будто их предшественники враждовала друг с другом. Утверждают даже, что бывший полицейский офицер, зубной врач из Джакарты, которого выслали в Ириан-Джая, грозился убить миссионера. После свержения Сукарно он уехал на Яву. Нынешний офицер-индонезиец - человек весьма приятный. Они с миссионером играют в теннис, а всего в каких-нибудь двух часах ходьбы отсюда островитяне поедают друг друга. Когда мне приходится взлетать, всех жителей поста созывают на "теннисный корт" и велят покрепче держать хвост самолета. Процедура не из приятных, особенно когда даешь газ. Случись кому-либо замешкаться, и он может лишиться не только руки, но и жизни. К счастью, пока все обходится без потерь. У нас, пилотов, в этой связи даже бытует особое выражение: если речь идет об очень грязной и неприятной работе, мы говорим: "Ну-ка, выходи поиграй с нами в теннис!".
В Новой Гвинее, как в Ириан-Джая, так и в самостоятельной восточной части (государство Папуа-Новая Гвинея), множество самых невероятных аэродромов и взлетно-посадочных полос... если их вообще можно так назвать. Их насчитывается 266: от международного аэропорта в Порт-Морсби, где приземляются реактивные самолеты, до замызганной травяной полосы длиной 350 метров в Пиримапоане. Самые маленькие взлетно-посадочные полосы правильнее можно было бы назвать "стэмпс", что по-английски означает "почтовые марки". Садиться или взлетать с такой "марки" более чем рискованно. За пятнадцать лет я четырежды побывал в этих местах и имел сомнительное удовольствие близко познакомиться с многими новогвинейскими аэродромами. Признаться, всякий раз, когда самолет шел на посадку, я испытывал смертельный ужас. В отличие от многих европейцев у меня нет страха перед змеями и другими пресмыкающимися, к какому бы виду они ни принадлежали, да и поведение самих "детей природы" не внушает мне особых опасений. Зато полеты на небольших самолетах над горами Новой Гвинеи вызывают у меня самые сильные и противоречивые чувства. Я всегда боюсь их, но в то же время испытываю ни с чем не сравнимые ощущения: за каких-то несколько часов эта маленькая хрупкая бабочка переносит меня в глухие места, куда пешком я добирался бы месяцами. Переход от одной деревни до другой через горы займет не меньше двух суток, самолет же покрывает это расстояние за несколько минут.