Следующие три недели она выглядывала его в университете, прохаживаясь рядом со стерильным храмом науки, который величала про себя «Крысиным домом». Лишь однажды за все это время ей показалось, что она видит его среди шумной толпы. Она хотела было броситься вслед за ним, но ноги отказались повиноваться. Почему? Что ее испугало? То, что «так не принято»? Или же при свете дня магия кончилась, и он уже значил для нее не больше, чем молодые люди с факультета искусств, с которыми она болтала и смеялась в перерывах между лекциями?
В конце третьей недели она внезапно решилась позвонить ему, вскочила из-за обеденного стола и набрала номер университета. Слушая гудки, Элизабет лихорадочно соображала. Как позвать его? «Пожалуйста, будьте добры мистера Колхауна из «Крысиного дома»? Бред… На другом конце ответили: «Университет», и она в панике бросила трубку.
«Ты дура, — сказала она себе. — Ты не Линет, и тебя не окружают толпы поклонников. Ян первый заинтересовал тебя всерьез. Это шанс. Но, с другой стороны, он всего лишь один из множества «янов», возящихся с пробирками в «Крысином доме». Беда в том, что ты слишком впечатлительна. Ты не можешь встретиться с мужчиной моложе пятидесяти больше, чем на пять минут, чтобы не… Что «не»? Чтобы не влюбиться?..»
Под ее рукой зазвонил телефон.
— Мисс Уайкхем дома? — отрывисто спросил его голос. Его!
— Я слушаю.
— Это Ян Колхаун.
— А, привет!..
— Как поживаешь? — вежливо поинтересовался он.
— Прекрасно, спасибо. А ты? Как твои крысы?
— В порядке. Вернее, наоборот. Те, которых ты видела, подохли. У меня новая партия. С ними все хорошо… пока.
— О… — тупо отозвалась она.
— Послушай, я собираюсь в кино. Не хочешь составить мне компанию?
Она согласилась. Они договорились на следующий вечер и повесили трубки. Вот так!
В тот день Элизабет прогуляла лекции. «Уж не влюбилась ли я?» — спросила она свое отражение в зеркале — длинноносую Борджиа, причесывающую длинные темные волосы. Вероятно, нет. Это не имеет значения. Главное, она чувствует себя очень счастливой. Просто чудо, что телефон зазвонил в тот самый момент. И она увидит его опять. Сегодня же вечером.
Перед уходом она весело поцеловала мать.
— С кем встречаешься, дорогая?
— С Яном.
— С Яном? А, юный Колхаун… Ну что ж, повеселись. Только не возвращайся слишком поздно. Тебе надо больше спать.
— Можно подумать, что я старая развалина! — рассмеялась она.
— Привет.
— Привет. Я не опоздала?
— Нет, ты вовремя, слава Богу. Ненавижу ждать, а ты?
Его вовсе не интересовал ее ответ. Сегодня он был таким же, как на танцах. И она была такой же. Она смотрела на экран, и ее заполняла странная мечтательность, ощущение, что она пребывает в каком-то особом, нереальном мире.
Ни о чем не спросив Элизабет, он просто привел ее туда, куда шел сам. Она уже видела этот фильм, но ничего не сказала.
— Я нечасто хожу в кино, — сказал он в перерыве, — только когда есть время и показывают то, что мне интересно.
— И я, — кивнула она.
— Конечно, нельзя относиться к фильмам всерьез, — добавил он. — Я хожу, чтобы развлечься.
Она ходила только на фильмы, которые, по ее мнению, того стоили, и воспринимала их вполне серьезно, но решила об этом умолчать.
Начинался завораживающий, разочаровывающий, вознаграждающий, пугающий и бесконечный процесс познания другого человека.
После кино они выпили кофе, и он проводил ее домой. Из страха перед мотоциклом она надела широкую юбку. И напрасно — назад они ехали на трамвае.
Она пригласила его зайти. Он согласился. Она предложила ему выпить, и он снова не стал возражать, заметив, что виски куда лучше того жуткого кофе, что они пили час назад. И она добавила к его портрету еще один штрих: он не любит кофе, который варят в городских забегаловках.
— Пора идти, — вдруг сказал он.
— В «Крысиный дом?»
— Нет, домой.
Никаких нудных объяснений. Его не удивило, что она не считает странным, что он мог отправиться в такое позднее время к своим крысам. Девушка ликовала.
— Приходи к нам в воскресенье на ленч.
— С удовольствием, но сейчас мне пора возвращаться в мою холостяцкую берлогу, поближе к крысам.
— Сочувствую.
— Мне нравится.
— Рядом с крысами?
— Главное — уединение. Никто не мешает мне, и я никому не мешаю.
Это могло быть и предостережением: не пытайся разделить со мной мое, не посягай на мое одиночество, мои вкусы — только мои. Но она, поцеловав на ночь мать и юркнув в постель, решила ему не следовать. «Мы говорим на одном языке», — сказала она шару.