— Я читал, — вспомнил я, — черным ходом в богатых петербургских домах пользовались слуги, горничные, истопники, кучера…
На третьем этаже с грязными, наполовину забитыми фанерой окнами царил полумрак. Маша показала на высокую дверь с облупившейся красной.
Я постучал. Через какое-то время послышался лязг железного запора, и в распахнувшейся двери предстал среднего роста широкоплечий мужчина, одетый в тщательно выглаженную полосатую пижаму. У него были маленькие, но удивительно пронзительные черные глаза под густыми, жестким и бровями.
— Ага! Это вы! — весело произнес он, отступая в глубину просторной, вытянутой в длину кухни, — Проходи, проходи, товарищ чукча! А почему стучал? Не видел рыбий глаз?
Он повернулся к толпящимся позади него людям и громко объяснил:
— Чукчи так называют кнопку электрического звонка! Правда, здорово? Точно и образно! Проходи, Маша, покажи чукче дорогу, ты же здесь не впервые.
Это назойливое «чукча» действовало так, словно меня раз за разом ударяли по лицу чем-то мокрым и неприятным, и я громко сказал:
— Меня зовут Анатолий Ринтын!
— Очень приятно! А меня — Петр Иванович!
Продолжая радушно улыбаться, дядя Петя подал жесткую, словно покрытую наждачной бумагой, ладонь.
Под пристальными и откровенно любопытными взглядами многочисленных обитателей большой коммунальной квартиры, явно собравшихся поглазеть на меня, я быстро прошел через кухню и углубился в длинный полутемный, освещенный слабо горящей лампочкой коридор вслед за торопливо идущей Машей.
Сзади смачно шлепал тапочками дядя Петя и продолжал громко говорить что-то значительное. Но я его почти не слушал, стараясь унять поднимающееся глухое раздражение и сожаление о том, что согласился пойти в гости. Маша толкнула дверь, и из комнаты хлынул яркий свет.
— Входи смело, чукча, входи! — скомандовал дядя Петя, легонько подталкивая меня в спину.
А мне в эту минуту так хотелось обернуться и дать как следует этому дяде, то и дело называвшему меня чукчей.
Поначалу показалось, что в комнате одни женщины. Они тут же захлопотали вокруг меня и Маши, усаживая нас, здороваясь с нами, называя себя. Маша, чувствуя мою растерянность и растущую напряженность, держалась подле меня. Я постарался хорошенько запомнить хозяйку, чтобы не спутать ее с остальными, чрезвычайно похожими на нее женщинами. Меня охватило то же ощущение, которое я пережил много лет назад, когда впервые попал на полярную станцию в Улаке, где все русские казались мне на одно лицо, и я недоумевал про себя: как они различают друг друга? Потом я слышал или читал, что и русские, как, впрочем, и все остальные европейцы, на первый взгляд воспринимают азиатов как однородную, одноликую массу.
Хозяйку звали Марта Ивановна. Она была весьма могучей женщиной, высокого роста, с широким ртом, полным золотых зубов. Я знал из рассказов Маши, что Марта работает шофером на молоковозе. Прежний ее муж, который и был Маше настоящим дядей, то есть отцовым братом, погиб на фронте в сорок втором, а Петю она встретила два года назад и, как сказала Маша, «отбила» у прежней супруги и женила на себе.
Понемногу я стал ориентироваться среди присутствующих. Сначала отличил от остальных самую молодую (если не считать Маши), довольно привлекательную женщину с красивой аккуратной прической над высоким, чистым лбом. Ее звали Валей, и все обращались к ней с подчеркнутым вниманием, причину которого я узнал позднее: она была продавщицей продовольственного магазина на Большом проспекте Петроградской стороны. Это было понятно: ленинградцы, пережившие блокадные годы жестокого голода, с особым уважением относились к тем, кто имел доступ к распределению продуктов. В конце сороковых и начале пятидесятых годов в ленинградских продовольственных магазинах недостатка не было, но все же такие люди, как Валя, оставались в центре внимания. Вот почему поначалу незамеченный мной мужчина запомнился не по его собственному имени, а как его все называли, Валькин муж. Это был молчаливый, но, по всему видать, физически очень сильный человек. Маша успела мне шепнуть, что «Валькин муж» играет в городской футбольной команде.
Комната была большая, с двумя высокими красивыми окнами, выходящими на зеленый сквер перед церковью. Вдоль одной из стен располагался роскошный дубовый резной буфет. С потолка свисал большой оранжевый абажур с тяжелыми кистями. У другой стены — широкая двуспальная кровать с никелированными шарами на спинках. Белые кружевные подзоры выглядывали из-под коврового покрывала. Над кроватью висел машинной выделки гобелен, изображавший невероятной породы оленя с огромными ветвистыми рогами. Могучее животное, мало похожее на своих чукотских тундровых сородичей, утоляло жажду из небольшого водоема в окружении пышных экзотических растений.