Они хотели передать царю все здесь сказанное, на что потратили полчаса. Вернувшись, они сказали, что посол не увидит больше очи царя и может уехать без грамоты. Посол ответил, что, к сожалению, не может принудить царя и что он говорил только по поручению; он возражал против столь странного обращения с людьми, которые считаются друзьями царя; такое нигде в мире не слыхано, чтобы отправить посла, не дав ответа "ни да, ни нет". На это они обещали, что посол еще до отъезда получит письменный ответ. Посол прибавил, что ему лучше быть в немилости царя, чем в немилости Их Высокомогуществ. "Вот что, — сказали они, — хотя турки или римский император дают вашим Штатам эти титулы, наш царь сам себе господин, делает, что он хочет, и не применяется ни к кому, а вы, очевидно, хотите его принудить". Посол это отрицал, он только просил, а теперь все предоставляет воле царя; он знает, что царь самодержец, но здесь, а не у нас; мы, правда, называли царя, по его просьбе, великим князем Литвы, хотя он ею не владел.
Итак, мы должны были вернуться, и нам не была оказана честь взирать на ясные очи царя и получить пищу с его стола, который был уже готов. Посол сам открыл дверь и ушел, не попрощавшись. Русским он сказал еще, что у них, наверняка, давно не было посла, с которым бы так плохо обращались. Его Царское Величество хотел навязать его хозяевам бесчестие, на что не имеет власти.
Мы прошли через церковный подъезд, где стояла группа греческих священников с подарками для царя. Это были весьма искусные изделия красивой резной работы по дереву, одна очень древняя книга, много икон, святая земля и резная работа с изображением страданий Христа — Страсти Господни; все эти предметы связаны с богослужением.
Очевидно, царь был сильно разгневан на нас за то, что ему, как выше говорилось, отказали и не предложили нашего посредничества в мирных переговорах, о чем некоторые из наших купцов уговаривали царя — о желательности этого посредничества. Еще я думаю, что кое-кто из зависти рисует наши военные дела в мрачном свете, говоря русским, что англичане теперь съедят нас целиком без остатка. А шведский комиссар Адольф Эберс наговорил русским, будто ему неизвестно, что другие страны признали титул "Высокомогущественные" за Генеральными Штатами. Это он мне в пьяном виде сам рассказал.
Действительно, если бы дороги были сколько-нибудь годны, мы должны были бы через три дня уехать. Нас уверяли, что если бы мы не попали в немилость царя, то сегодня он нас угощал бы в своем дворце; послу угрожали, что о его поведении сообщат. Во время упомянутого совещания посол сказал, что не может принять подобную грамоту, а перевели, будто он сказал, что не хочет ее принять, что здесь звучит весьма обидно. Поэтому они и были сильно разгневаны; после, однако, все было выяснено.
20 марта.
Посол, сказавшись больным, попросил приставов к себе и сказал им, что дружески просит о скором прощании и окончании дел; он сожалеет, что столь неприветливо был принят и что приехал в эту страну; очень просил передать это царю, что приставы обещали сделать.
Я узнал теперь, что все, что у нас во дворе случалось или было сказано, даже те слова, которые посол говорил за столом, передавались выше. Никто к нам не приходит, чтобы об этом не узнали; это делают толмачи, они либо сами слышат, либо узнают от слуг, которые стоят за столом. Я видел много доказательств этому: так, мне предложили, что расскажут все, о чем мы говорили несколько дней назад за нашим столом, даже и то, что было сказано накануне. Предметом разговора был, мне кажется, Юпитер на небе, который казался довольно крупным; этот тупица русский принял это за комету и предсказал из этого явления многое к своей выгоде.
23 марта.
К послу пришел дьяк Лукиан Тимофеевич Голосов[216] и сказал, что царь разрешил дать Штатам Голландии и Нидерландам требуемый ими титул, но что пока еще в ответной грамоте будут придерживаться старого написания. С первым послом, которого царь пошлет, привезут новый титул, а сейчас его не дают, чтобы не казалось, будто посол принудил царя к этому. Кроме того, он сказал, что в скором времени посол предстанет пред ясными очами царя, получит на все положительный ответ, ибо теперь он опять в милости у царя. Посол опасался, что посольство пришлют не скоро [в Голландию]. На это дьяк сказал: "Скоро". Раз такова воля царя, ответил посол, то с неправильной грамотой он мог бы привезти и правильную и тем быстрее закончить дела. Дьяк обещал все передать царю; этот господин был очень вежлив. Очевидно, как велика была недавняя немилость, так велика казалась теперь милость. Все хорошо, прекрасная погода!
216