Может, и не так уж удивительно, что русские столько спорят о титуле "Высокомогущества" Голландским Штатам. На их языке такое название дается разве только Богу; они не называют так и своего царя, так что этот титул кажется им очень странным. Упомянутый дьяк очень хорошо говорит на латинском языке, поэтому его здесь называют латинским дьяком, и он единственный, кто в этой большой стране занимается латынью и приобрел в этой области ученость, кроме белорусов [украинцев]; у тех кое-где встречаются ученые. В Киеве имелась хорошая Академия[217], поэтому некоторые из тех, кто жил в Киеве, а также бывшие в Польше в плену понимают и говорят немного по-латыни.
В тот же день шведский комиссар посетил посла, чего раньше он не мог сделать; даже генерал-лейтенанта царской армии голштинца Баумана не допускали к нашим воротам.
В этот же день я узнал от двух-трех русских из самых знатных, как они обиделись за то, что Их Высокомогущества дали привилегию своим торговым компаниям плыть в Китай через Вайгач: "Ну разве вам мало того, что вы пересекаете все моря? — сказали они. — Вы хотите посетить еще и земли царя? Царь вам в этом помешает" (боятся за Сибирь), и т.д. и т.п.
24 марта.
Посол через пристава просил ответа на свою памятную записку, скоро начнутся религиозные — пасхальные — дни, во время которых он мог бы заказать перевод и проверить его, а также дать свой ответ, если что неправильно. Приставы дали несколько менее грубый ответ; они считали, что посол, получив вчера хорошие вести, снова находится в милости у царя. Посол сказал, что он не знает ни милости, ни немилости, что ничего не справедливого он не говорил и не требовал и что вчерашнее было не так уж хорошо, могло быть лучше, и т.д.
В эти дни мы опять услышали, что царь и его люди сердились на Его Превосходительство [посла] за то, что он отказался от посредничества, и еще за то, что в некоей памятной записке он сказал: "Если этого не произойдет, то мои Высокомогущественные Господа будут вынуждены поступать в этом деле по их усмотрению". Речь шла там о привилегии, которую русские предоставили англичанам на вывоз вара. Еще нам сказали, что польский посланник недавно высказался или проговорился, что если бы мы им предложили посредничество, то они не отказались бы от него и это было бы приятно.
И сегодня многие знатные, впавшие в немилость, были высланы в Казань и Сибирь.
Примерно в это время отправился отсюда в Псков воеводой один из наших дьяков, Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, так что с нами теперь остались только князь Иван Семенович Прозоровский, Иван Афанасьевич Прончищев и дьяк Алмаз Иванов.
27 марта.
Посол отправил секретаря в Посольский приказ с просьбой закончить текущие дела, но получил ответ, что посол может не грустить: до Пасхи он все равно не получит ответа.
Сегодня я узнал, что [ногайские] татары восточнее Казани во многом схожи с евреями; несомненно, это когда-то вывезенные племена [евреев], сохранившие старинные обычаи: они не едят свинины, совершают жертвоприношения по древнему обычаю, их жрецы получают десятину, правосудие проводят таким же образом и так же становятся "нечистыми", совершают обрезание, имеют по древнему обычаю скинию[218], у них тоже в обиходе псалмы Давида и книги Моисея, да они и говорят, что происходят от евреев. В Крыму живут такие же люди, они убежали от тех же, и у них тоже наблюдаются остатки иудаизма; это рассказал нам один из их рода, который здесь на службе.
27-го был день рождения царя. Ах, с каким великолепием его празднуют! Все были в самой лучшей одежде, так же были убраны лошади. Колокола звонили по всему городу. Для богослужения царь с большой пышностью отправился к одному монастырю; всё было занято вооруженными солдатами, каждый держал в руке маленькую палочку. Перед ним [царем] ехали самые знатные, такие как Алмаз, князь Прозоровский, каждый в отдельных санях; большинство с непокрытой головой, что здесь у знати в обычае, хотя еще так холодно. Впереди ехали епископы и митрополиты, по пути они всех благословляли. Прямо перед санями царя несколько знатных ехали верхом, вокруг них шли стрельцы, одетые в белое. Лошадь царских саней вели дворяне; она была пышно убрана перьями, соболями и попонами из золотой парчи. На царе была высокая черная лисья шапка, кафтан камчатого шелка, украшенной драгоценными камнями; четыре красивых, молодых князя стояли на полозьях царских саней; двое, стоящих на запятках, держат полость, которая наполовину прикрывает его. Все четверо, повернув лицо к царю, стоят неподвижно, как изваяния, не смея шевельнуться. Другие шесть или восемь господ следуют верхом, за ними большое количество саней, затем группа невооруженных всадников. Сложенными руками царю протягивали челобитные и, если он прикажет, их принимают. Каждый должен, когда царь проезжает мимо, бить челом, что и мне пришлось сделать. В церквях, полных людьми, молились за жизнь и здоровье царя. Перед его санями несли несколько предметов, которые используются в церкви, такие как кресло, ножная скамья, ковер, чтобы стоять на нем, и т.д. Всё участие царя в богослужении состоит в том, чтобы стоять перед алтарем, где происходит служба, и время от времени класть поклоны. Он очень набожен: на этой неделе он уже два раза был в церкви. После окончания службы все веселые, и царь жалует многих своим столом и кормом, что досталось и на нашу долю. Когда на часах было 3—4 после полудня и царь со службы вернулся домой, к нам пришел князь Петр Семенович Прозоровский [стольник], а за ним его люди с пищей и напитками; их было 108 человек, и они принесли 64 блюда, 24 кувшина с напитками и бочку пива. С обычными церемониями накрыли стол скатертью; у каждого — тарелка, вилка и ложка, солонка, два позолоченных пустых кувшинчика. Князь сразу дал в руки посла хлеб длиной более 1,5 локтей, наподобие торта у нас. Это хлеб в честь дня рождения царя. Посол и один дворянин сами поставили его на стол. Затем поставили большие хлеба странной формы, это было первое блюдо. Перед тем как сесть, посол просил, чтобы ему не давали меда и испанского вина, а только русское и французское вино, что ему и обещали. Но когда сели, то они не сдержали слова, оправдываясь тем, что "таковы наши обычаи". Короче, мы снова должны были против воли неприлично напиться: пили полными ковшами испанское вино и мед. Когда кувшинчик в 1,5 пинты, который мы все с большим уважением получали из собственных рук [князя Петра], был опорожнен за здоровье царя, то русские выпили за здоровье старшего сына царя, а мы — за Их Высокомогущества. Затем русские выпили за здоровье второго царевича — Федора и после этого белый мед за Штаты Нидерландов и Голландии, а мы — за второго царевича. Но какой же это был неправильный порядок тостов! Мы говорили: "Да хранит Бог надолго жизнь наследника", они же: "за здоровье Штатов", затем "за здоровье посла". Когда посол предложил поднять братину[219], т.е. осушить чашу в знак и пожелание доброго союза и т.д., князь отказался, говоря, что это уже подразумевалось при первом бокале. Это отчасти было и правдой, но на самом деле он отказался потому, что не смеет произнести тост, где имя царя будет вновь упомянуто после того, как пили уже за других, или если тост не был записан в его свитке, который он беспрестанно вытаскивал из рукава, прежде чем заговорить. А когда посол хотел предложить еще какой-то, то это осталось не выполненным, может быть, именно потому, что такого не было в свитке.
217