6 мая.
Приставы снова пришли и сказали, что милость царя еще последует, на что посол ответил, что ему достаточно присланных соболей, он не желал большего, просил передать Алмазу, что не будет больше принимать даров; но так как Иван Пешков привел смешное оправдание и боялся немилости царя, то он все же принял дары, когда их привезли: это были еще 5 тиммеров соболей, очень красивых, намного лучше предыдущих, для посла, а для нас, старших офицеров, — каждому по паре соболей, по 4 рубля. Вот как мы оказались правы, первый подарок был якобы особой милостью царя, а второй подарок — настоящий. Я узнал от их толмачей, что, когда посол жаловался на скудость дара, они развернули свои свитки и увидели, что их послы получали у нас значительно больше: поэтому и пришло это дополнение. Получим ли мы палатки и кареты, необходимые для нашего скорого отъезда, ответ еще будет в дальнейшем, но отъезд уже назначен на понедельник, через 8 дней, это будет 18 мая.
Посол продал своих каретных лошадей князю Барятинскому, который, будучи не очень при деньгах, задержал расплату на два дня. Когда же князь Яков [Я. К. Черкасский] попросил посла продать ему этих лошадей, тот сразу тайно послал их ему. Это вызвало большие споры: Барятинский считал себя сильно оскорбленным, особенно потому, что сказали, будто у него не хватило денег; он внучатый племянник царя, и его в присутствии царя уже поздравили [с приобретением лошадей]. Мы узнали, что несколько русских солдат и один немецкий офицер, служившие у поляков, были захвачены в плен на Украине и привезены сюда.
Н. Витсен[247]
5 мая.
Убедившись в том, что на нашу просьбу идти куда-нибудь нам отказывают — либо прямо, либо с увертками, — я дерзнул тайком предпринять поездку в Новый Иерусалим, который строит патриарх[248].
Вместе со мной был Еремиас ван Тройен[249]. Мы выехали после полудня, а чтобы избежать подозрений, отправили багаж, ружье и все прочее вперед за ворота. Две даровые подводы, также корм и постоялый двор нам предоставили в пути патриаршие монахи. Вечером, в темноте, мы прибыли к большому монастырскому дому в Чертово. Там мы поели, переменили лошадей и в ту же ночь доехали до монастырской деревни Нахабино. Проспав два часа, встали и утром в 7 часов приехали в Иерусалим.
6 мая.
Земли здесь кругом хорошо обработаны и густо заселены. Монастырь стоит в 10 милях от Москвы. Ночью в пути мы слышали, как жутко выли волки; они были очень близко от нас; на утренней заре мы видели лисиц и слышали пение многих птиц.
Монастырь, который они называют Иерусалимом[250], издали похож на русскую крепость. Имеет 10—12 башен[251], или брустверов; расположен довольно близко от быстро текущей реки [Истры], которая теперь [с помощью искусственного канала] полностью его окружает. Вокруг вся земля разрыта и временно покрыта бревнами, рвы сухие. У ворот стоит довольно высокая деревянная башня, по их обычаю, искусно украшенная резьбой; в ней висят часы с боем; на возвышении[252] стоят 5—6 пушек и висит оружие караульных стрельцов, их десять; царь прислал тридцать, но двадцать отослали обратно. Перед воротами монастыря большой двор, где находится гостевой дом, куда Его Преосвященство помещает тех, кто его посещает или приезжает сюда — не монахов. Там же рядом находятся кузницы, литейная для отливки колоколов, кирпичный завод, конюшни, малярии, лавки, каменотески, а также жилища для рабочих. В этот передний двор проходят через большие ворота.
Когда мы приехали, нас принял один из его юнкеров[253] и секретарь Дионисий Иванович, он родом из Риги, был в Польше пленным, а теперь перекрещен. Нас повели в упомянутый дом для гостей, где сразу накрыли стол и застлали скамьи ковриками. Когда настало время Его Преосвященству вернуться с молитвы, мы приготовились явиться и бить перед ним челом. Привели в порядок привезенные дары, чтобы показать ему. Стрельцы держали их, стоя рядом с нами. Это были: пуд жидкого масла, т.е. 40 фунтов, 5 голов сахара, 2—3 пакета с пряностями, мешочек с семенами и большой ящик, который мы оставили на повозке и так ему показали, он был полон луковицами, цветами, рассадой, кустами роз и ягод. Нельзя пренебрегать подарками для высоких лиц, особенно если имеется к ним просьба либо хотят их посетить или прийти к ним в гости. Итак, мы стояли со всем этим добром в открытую у крыльца, ожидая его. Когда он приблизился, мы все трое очень почтительно били перед ним челом, а встав, предложили ему свои подарки, которые он охотно принял и, рассматривая, очень нас благодарил. На его крыльце стоял большой белый камень. На него он сел, чтобы беседовать с нами, а мы стояли перед ним под открытым небом с обнаженными головами. Он расспрашивал нас о многом, о ходе нашей войны [с Англией] и о том, как отпускают нашего посла; когда мы ответили: "Плохо", он сказал: "Вот теперь так и идут дела, когда меня там нет и они лишены моих благословений, всех они делают своими врагами, включая татар. Когда я еще находился в Москве, всегда меня обвиняли в подобных неудачах; но кто же теперь виноват?" После этого он стал расспрашивать нас о положении большинства государств в мире.
248
Никон, патриарх с 1652 по 1666 г., жил в то время за пределами Москвы, поскольку попал в немилость у царя. Вершины церковной иерархической лестницы Никон достиг очень быстро. Он родился в 1605 г. в семье крестьянина, в молодости был приходским священником и, соответственно, женатым человеком, но в тридцать с лишним лет развелся с женой, и они оба приняли постриг. В качестве монаха Никон выдвинулся очень скоро: в 1647 г. только что взошедший на престол Алексей Михайлович назначил его архимандритом Новоспасского монастыря в Москве. Уже в 1649 г. Никон стал митрополитом Новгородским, а в 1652 г. — патриархом Всея Руси с престолом в Москве. Сделавшись патриархом, Никон почти сразу начал преобразования в области церковной службы, стремясь восстановить первоначальные, греческие формы богослужения. Однако его реформы вызвали противодействие со стороны приверженцев древнерусских обрядов, что в конечном счете привело к расколу внутри русской православной церкви. Сначала царь стоял на стороне Никона, имевшего на него большое влияние, однако неумолимость и жестокость Никона в отношении противников его реформ и, главное, его все возраставшее властолюбие, ставшее заметным едва он сделался патриархом, постепенно привели к его разрыву с царем, который произошел в 1658 г. Никон удалился в добровольное изгнание в им самим основанный Ново-Иерусалимский монастырь. Конфликт между патриархом и царем продолжался до 1666 г., когда церковный Собор, в котором участвовали патриархи других национальных церквей, сместил Никона, но реформ его не отменил. Остаток жизни Никон провел в Ферапонтовом монастыре на севере России, недалеко от Белозерска. Он умер в 1681 г.
249
250
Ново-Иерусалимский монастырь, основанный Никоном в 1656 г., был расположен на холмистом полуострове, образуемом изгибом реки Истры. Получил свое название потому, что главный собор монастыря был точной копией храма Гроба Господня в Иерусалиме. Позднее здесь похоронили самого Никона.
251
В ПРН (196) указывается, что монастырь имел восемь башен на углах и изгибах стены. Архимандрит Леонид тоже писал о восьми башнях (см.: Арх. Леонид. Историческое описание Ставропигиального Воскресенского Новый Иерусалим именуемого монастыря. М., 1876. С. 5). Дальше Витсен пишет тоже о "8—10 деревянных бастионах".
252
"Возвышение" — по-голландски "kat". В рукописи вместо "kat" написано "loe" — "место", которое здесь совершенно неуместно. Вероятно, это ошибка переписчика. Неясно, как прочитал это место А. М. Ловягин, в интерпретации которого 5—6 металлических орудий стояли внизу, на земле (см.: Ловягин А. М. Николай Витсен из Амстердама у патриарха Никона // Исторический вестник 1899. № 9. С. 874-876).