Посол простился со шведским комиссаром и генерал-лейтенантом [Бауманом].
Когда сегодня у нашего пристава вино взяло верх, он открыл нам, почему послу отказали в палатках и каретах, — виноват был князь Юриан [Ю. А. Долгорукий]; пристав называл его блядиным сыном и чтобы его мать и т.д.; да еще он сказал: "Здесь важные господа испортят все, а нас потом посылают за моря, чтобы исправить испорченные ими дела"; говорил, что письменно изложил все в нашу пользу, но князь Юриан Алексеевич Долгорукий все опять испортил; мало хорошего сказал он и о своем товарище [приставе С. Ф. Толочанове], что тот тоже был плохим посредником и все передавал в худшем для нас свете.
14 мая.
Посол был на обеде в слободе у Арденуа опять, как и всегда, в сопровождении своего телохранителя. Во время обеда Семен — старший пристав — прислал сообщить, что и его тоже следует пригласить, он хотел бы прийти, но не из-за посла, а ради хозяина дома. Хозяин, однако, сделал вид, что не слышит; он знал, как подобных скотов надо угощать, но все же передал: ворота открыты, улица широкая, хочет — может прийти, не захочет — может не приходить как не приглашенный. Пристав пришел, сел за стол, напился пьяным и уехал один, не желая ехать с нами из-за ранга. Его товарищ опять говорил о нем мало хорошего: что он горд, не захотел с нами ехать. Вечером Семен передал Арденуа, что надо устроить банкет; ему ответили, что нет женщин и поэтому банкета не будет, но если он хочет что-то получить, то завтра утром посмотрят, останется ли что-нибудь для него; так же он поступил и в других местах.
15 мая.
Посол снова настаивал на том, чтобы получить ответ на свою памятную записку. Пристав пообещал, но сомневался в результате. В этот же день они спросили, намерены ли мы в понедельник уехать. Посол ответил, что ни одного часа не задержится, если ничего не сможет добиться, после чего в этот же день пришли подводы.
16 мая.
В субботу посол снова послал в приказ за ответом, но там притворились глухими. Один из наших толмачей, крещеный еврей, бывавший в Амстердаме и в Италии, сказал в пьяном виде одному русскому, который у нас на посольском дворе ругал голландцев людьми без короля: "Что? Голландцы могут сделать больше, чем царь и польский король вместе взятые, они повсюду бывали и хорошо известны". Это было сразу передано, и ему стоило трех-четырех рублей, чтобы вымолить молчание того, кто об этом знал, иначе он наверняка получил бы кнут или ссылку.
17 мая.
Когда приставы в последний раз пришли к нам, посол подарил каждому из них по большому серебряному кубку, что они охотно приняли, уверяя посла в своем добром отношении; жалели, что не все кончилось как хотели бы, но что это не их вина, и т.д. Когда они ушли, Семен прислал толмача с просьбой к послу, нет ли для него шляпы; ему подарили красивую шляпу. Князь Яков прислал одного из дворцовых юнкеров пожелать послу счастливого пути. Посол отправил одного из наших к нему с ответным визитом. Князь хотел подарить ему две золотые монеты, но он не взял. Посол отправил князю в подарок простые сбруи от проданных ему лошадей, за что тот обещал послу подарок, что, однако, не выполнил. Князь просил посла прислать ему своего кучера к новым купленным у него лошадям, чтобы он разок правил; кучера послали, и они проехали раза два мимо дома Барятинского. Очевидно, между этими знатными людьми была теперь ненависть.
18 мая.
День 17-го прошел в упаковке нашего багажа. В понедельник, 18-го, рано утром, посол еще дважды посылал узнать, будет ли ответ, но — ничего! После этого мы немедленно, так как здесь больше нечего было делать, да и нечего есть и пить, поставили наши вещи на телеги и уехали из Москвы в десятом часу этого дня. У нас было 80—90 багажных повозок, карета для посла, 6 повозок для отдыха офицеров, мы же все ехали больше верхом на белых лошадях царя; посол в карете, запряженной шестью лошадьми; старший конюший ехал впереди; совсем не было стрельцов, т.е. никаких пышных проводов. Князь Яков еще раз прислал своего дворецкого, чтобы пожелать послу счастливого пути, предлагал свои услуги и благодарил за дружбу. Он пожелал еще устно попрощаться с послом, просил прислать к нему за продуктами, если в первую ночь пути мы остановимся вблизи его поместья, нас там встретят по-дружески. Приставы пришли в этот день еще раз и привели послу в подарок лошадь из царской конюшни; при этом Иван произнес речь, перечислив титулы царя.
Как только мы выехали из города, приставы стали молча прощаться, так что посол начал говорить первым: просил поблагодарить Его Царское Величество от своего имени за прием и за все. Они взяли на себя обязанность все передать, пожали ему и нам руки и, сказав "прости", уехали. На прощание Иван еще раз просил меня продолжать дружбу. Здесь мы все, кроме посла, который ехал на своей лошади, сели на маленьких лошадей от подвод. Нас провожали 12 верст[280], почти все — наши соотечественники — офицеры и купцы. На склоне горы около речки мы разбили палатки, из телег устроили лагерь. Здесь купцы роскошно угостили посла, а на следующее утро они уехали.
280
Неясно, какова была длина этих верст. Русские специалисты по метрологии (см.: Устюгов Н. В. Очерк древнерусской метрологии // Исторические записки Института истории. Кн. 19. 1946; Черепнин Л. В. Русская метрология. М., 1944. С. 24—25, 59—61) сообщают, что согласно Уложению 1649 г. (Гл. XIX, с. 6) можно было использовать две разновидности версты: одна длиной в 500 саженей, другая длиной в 1000 саженей, так называемые путевая и межевая версты, первая для измерения длины дорог, вторая для измерения земельных участков. Однако указанные авторы отмечают, что на практике в каждой местности продолжали использоваться свои единицы измерения, отличавшиеся от стандартизованных, так что в отношении русской версты многое остается неясным.
И. А. Голубцов затронул вопрос о верстах в статье: Голубцов И. А. Пути сообщения в бывших землях Новгорода Великого в XVI—XVII вв. и отражение их на русской карте середины XVII в. // Вопросы географии. Сб. 20. 1950. С. 282—284. Он приводит примеры расстояний, измеренных в верстах, так что становится ясно, что длина этих верст явно больше 500, но меньше 600 саженей.
Определить соотношение тогдашней версты с различными видами мили, которыми пользовались иностранцы, тоже очень сложно. Русские не знали ни миль, ни градусов и совершенно не интересовались соотношением их версты с какой бы то ни было иностранной единицей измерения. Иностранцы, приезжавшие в Москву через Новгородские земли, должны были довольствоваться самой приблизительной оценкой расстояний, которую давали кучера или местное население на глазок, и не основанной ни на каких измерениях. Данных о том, чтобы на дорогах стояли какие-либо указатели расстояния, не существует; вероятно, таковых не было. Следовательно, расстояния, называемые разными путешественниками, приходится изучать каждое в отдельности. Уже давно было замечено, что в западных приграничных областях России версты были длиннее, а по мере приближения к Москве они сокращались до 500 саженей. Так пишет И. А. Голубцов.
О сажени, также рассматриваемой И. А. Голубцовым, следует сказать следующее: стандартная русская сажень, равная трем аршинам, составляет 2,133 м. Такой она была уже в XVII в. (Kilburger J. Kurzer Unterricht von dem russischen Handel, we selbiger mit aus-und eingehenden Waaren 1674 durch ganz Russland getrieben worden // Buschings Magazin fuer die neue Historie und Geographie. Hamburg, 1769. S. 316). Таким образом, официальная большая верста составляла 2133 м, а малая, путевая, 1066,5 м. Значит, эта путевая верста почти не отличалась от русской версты, какой она была в позднее время (1067 м). Однако, как уже указывалось, на деле картина была пестрее, чем в теории. Занимаясь впоследствии составлением карт, Витсен испытывал серьезные затруднения из-за метрологических проблем. Иностранцам разобраться в русских расстояниях было совершенно невозможно. В "Северной и восточной Тартарии" (с. 812—813) Витсен перечисляет разновидности верст, которые он встретил в описаниях путешествий и на картах, составленных иностранцами. Дёген (Deugen) насчитал 109 типов верст, Янссоний (Janssonius), Масса (Massa) — 80 типов, Хессел Херритс (Hessel Gerritsz) — 87 типов и Олеарий — 75. Длина этих верст варьировалась от 984,95 до 1431,46 м в пересчете на измерение длины градуса, проведенное Снеллиусом, которое Витсен еще в 1705 г. продолжал считать правильным. В "Северной и восточной Тартарии" Витсен склонен присоединиться к мнению Олеария: "Другие считают самым надежным исходить из расчета 75 верст в одном градусе, т.е. 5 верст в одной обычной немецкой миле. Я тоже склонен так считать".
Витсен пишет, что в конце XVII в. на российских дорогах все-таки начали указывать расстояния. "После последних измерений верст, недавно произведенных в России на пути от Новгорода до Москвы, каждая верста, или русская миля, отмечена камнем, на котором четкими русскими буквами написано расстояние, благодаря чему каждый, кто умеет читать, может узнать, как далеко он находится". Согласно Витсену, при этом измерении расстояний использовалась большая верста в 1000 саженей.
Однако и в 1705 г. Витсен осознает, что оценка расстояний производится достаточно грубо. "Впрочем, заметно, что расстояния в этих краях не все измерены как следует, многие указаны со слов крестьян, никогда длины дорог не измерявших, лишь проходивших по ним пешком или проезжавших на лошади, летом или зимой, а это большая разница, потому что состояние дороги меняется". Об этом дополнительном осложнении Витсен знал по собственному опыту, приобретенному в 1664—1665 гг.
На обратном пути из Москвы Витсен приводит расстояния сначала в верстах, а именно в верстах по 500 саженей. Расстояние от Москвы до дер. Радумля, составляющее, согласно витсеновскому журналу, 42 версты, на самом деле, как сообщает И. А. Голубцов, равно 41 версте.