Когда посол прибыл на постоялый двор, тот самый, где 17 лет назад умер господин Бург [в 1647 г.] — посол и бургомистр, — то молодой человек, приветствовавший посла при нашем приезде сюда, теперь снова произнес то же самое приветствие, справился о его здоровье и, сказав, что ему дадут столько же корма[297], сколько он получал в Москве, ушел. Я снова убедился, что люди часто забывают, чему их учили; этот юноша не делал ничего без толмача, который ему подсказывал: говорите, молчите, дайте руку, уходите и т.д.
Мимо нашего двора прошло шествие воинов: стрельцы, солдаты, крестьяне и горожане, вооруженные по-разному: одни так, другие эдак, они шли целыми группами по 50—60 человек, несли мушкеты без курка, без шомпола и фитиля, что выглядело смешно; их было примерно 1000 человек. Была пятница, когда нас внешне так важно встретили с 12 прекрасными лошадьми, столько же было нарядно одетых господ.
6 июня.
В субботу пришел пристав спросить от имени воеводы, не можем ли мы уехать в понедельник рано утром, они этого очень хотели бы; на это ответ посла был "нет", но во вторник — можно. Тогда он передал послу, что ему следовало бы поторопиться: поляки перешли Двину. Здесь нас угощали, как угощают уезжающих, т.е. плохо; украли у нас много корма из привозимого, не хотели давать ничего, кроме мяса, а оно сразу портится при здешней жаре. В Москве мы могли получить деньги за пищу, от которой мы отказывались, и на них покупать продукты по своему желанию. Дни здесь теперь длинные: солнце садится в 9—10 часов вечера, а всходит очень рано, так что ночная темнота длится не более одного-двух часов; заря почти не сходит с горизонта.
Когда мы приехали сюда, воевода велел по всем улицам объявлять, чтобы голландцам не причиняли зла, угрожая такими и такими-то наказаниями; иначе здесь на улицах всех высмеивают. Когда посол попросил у воеводы еще одну барку, так как мы должны ехать водным путем, тот велел сказать, что их у него нет. Оказалось, действительно, что в этом городе, богатом водой, нет лишних судов, даже лодку, переданную в распоряжение посла, воевода иногда просил для себя, пока мы здесь, что ему и разрешили; правда, она была так плохо сколочена из дерева, что скорее была похожа на торфяную барку, чем на яхту воеводы. Каковы снасти, таковы и матросы: они гребут как люди, непривычные к этому делу, и плыть могут только по ветру на парусах, поэтому мы всегда сами гребли. Когда посол хотел послать человека к воеводе с жалобой, ему ответили, что иностранцам не разрешается входить в город, а мы жили в пригороде; посол возразил, что в других странах можно прийти поговорить к королям и принцам, и т.д. Здесь мы все были снабжены оружием и готовились к сопротивлению на случай, если польские войска на нас нападут, о чем нам много наговорили.
9 июня.
Утром 9-го мы отправились водным путем из Новгорода. Все происходило так же, как при въезде: от двора до пристани солдаты стояли "в ружье", но теперь их было гораздо меньше. Для проводов привели убранных лошадей, но никто не провожал посла, кроме толмача, и то не по поручению [воеводы]. Привозимый корм нам раздавали нерегулярно, и хотя посол жаловался, — не помогло; воевода Василий Григорьевич Ромодановский заявил, что у него нет приказа; вину сваливали друг на друга. Отсюда мы шли на судах по Ильмень-озеру, иногда вдоль берега, и устроили обед в Завале, недалеко от каменного монастыря Троицы, что лежит на острове, в бухте озера, откуда берет начало река под названием Веряжа.
Посол направил из Новгорода одного из наших людей вперед, в Псков, чтобы там все приготовить к дороге в Ригу. Вечером мы прибыли к одному месту (это на той же воде); на озере — остров Вку, на котором было мало домов. Неимоверное количество комаров мучило нас так, что никто не мог спать. Ночью к палатке, где я лежал, подкрался очень крупный волк, и так как солнце почти не заходит и были сумерки, то я его хорошо видел; я встал и натравил на него собак, он, однако, остался стоять, пока мы не прогнали его хлопаньем в ладоши.
10 июня.
В 3 часа утра мы расстались с этим пустынным местом и вечером прибыли в Сольцы, в 14 милях от Новгорода. По пути на реке Шелони, по которой мы плыли вверх по течению, мы немного поели.
11 июня.
Отсюда уехали и продвинулись на 7 миль по упомянутой реке Шелони, остановились на равнине. Русские нас теперь плохо кормили, поэтому посол решил снабжаться за свой счет. Русские, не желая позора, препятствовали этому, запретив крестьянам в окрестности что-либо продавать нам, так что мы были вынуждены обойтись плохой пищей.
12 июня.
Уехали отсюда и остановились в Дубровне, продвинувшись на 4 мили. Опока, мимо которой мы прошли, — это большое село с двумя церквями — была теперь совсем безлюдной: все крестьяне с женами и детьми убежали в лес, так как солдаты, которые стояли у них на квартирах, изводили их. В Дубровне крестьяне рассказали нам, что в трех милях отсюда сгорел дотла маленький городок и что зимой там девять поляков вызвали переполох, убивая мужчин, которые попадались им на глаза. Здесь убили 15 человек, и тех, кого могли захватить, увезли с собой. Явно видно, что все в ужасном испуге: обработанных земель мало, дома запущены, и много людей убежало.
297
У Витсена употреблено слово "corm", в голландском языке не существующее. Это слово он использовал и выше для обозначения пищи для людей и лошадей, даруемой от имени царя.