Разгрузив продукты, молодые люди принялись за дрова. Они кололи, складывали их до позднего вечера, пока оба совсем не выбились из сил. Ни одной монахини не было, пустынь казалась совершенно безлюдной. Но молодой человек не отчаивался. На следующее утро он поспешил к обители уже один, работы оставалось немного. Закончив колоть последнее бревно, Никита взял вязанку дров и понес ее на задний двор, чтобы там под навесом уложить. В истопной складывать было уже некуда.
Завернув за угол, сердце поручика Добровольского глухо застучало. Судьба сжалилась над ним. Он увидел девушку. Она полоскала белье в огромном корыте. Никита застыл, впитывая в себя ее образ. Одетая в рясу, ее тоненькая фигура терялась в складках, голову обрамлял черный платок, рукава были закатаны до локтя, тонкие белые руки — веточки выжимали белье. Без слов было понятно, что девушке с трудом это давалось. Не раздумывая, Никита бросил дрова и приблизился к ней.
— Елизавета, здравствуйте, позвольте мне помочь.
Она вздрогнула, погруженная в свои мысли, девушка не слышала шагов.
— Вы? Что Вы делаете здесь? — Никита запнулся под ее удивленно-настороженным взглядом, — матушка настоятельница сказала, что вы закончили работать вчера и не появитесь больше…
Никита с благодарностью подумал о проницательной монахине. Все-таки она позволила им увидеться.
Елизавета молчала и больше не смотрела на него.
— Вам тяжело, позвольте мне…
— Вы не услышали меня, не вняли мольбе.
Молодой человек стушевался, стук сердца дробью отдавался в ушах, мысли ни как не хотели собираться воедино, вся его долго продумываемая речь рассыпалась от ее тихого грустного голоса.
В черном монашеском одеянии, в черном же платке, повязанном до самых глаз, Елизавета казалась такой беззащитной и совсем девочкой. Только глаза теперь смотрели на этот мир с невыразимой грустью и совсем по-взрослому. Не было больше ни озорного блеска, ни детского сияния.
— Никита, матушка рассказала Вам обо мне все. Что еще Вам нужно? Вы мучаете меня, я…, - она тяжело вздохнула и отвернулась.
— Я не хотел этого, но Елизавета, неужели Вы не понимаете, что монастырь не место для Вас, Вы так молоды, у Вас впереди вся жизнь, и любовь, и счастье все еще будет, я уверен.
— Счастье, уж, не с Вами ли? — она вдруг прямо взглянула в его лицо. В ее синих глазах стояли слезы, — Простите, но я все понимаю, я видела, чувствовала ваше отношение ко мне, но Никита, поймите же наконец, та прежняя Лиза, с которой Вы познакомились в Царском, та веселая беззаботная девочка, ее нет, понимаете она умерла полгода назад вместе со своей семьей и ее никому не удастся воскресить, — слезы тихо текли по ее щекам, это было невыносимо.
— Здесь с Вами разговаривает другая девушка, и она хочет только одного — покоя. Мне никто не нужен, я ничего не хочу, счастье и любовь, возможно даже к Вам, а она готова была родиться в душе моей, их нет, все давно похоронено. Я ничего больше не хочу. Сама жизнь была мне противна, как я страдала в первое время, что не умерла вместе с ними.
— Не говорите так, прошу… — Никита не мог предположить, что она настолько подавлена, разбита своим горем, что… «настоятельница согласилась не случайно, она поняла, что я должен сам увидеть все своими глазами…Лиза, если бы я только мог помочь тебе…»
— Здесь, в обители стало немного легче, матушка настоятельница открыла мне глаза, указала истинный путь мой. Господь сохранил мне жизнь, и теперь я хочу служить ему и только ему, в моей жизни не осталось никого ближе Бога.
— И все же, послушайте, здесь небезопасно, мы контролируем Кубань, но все может измениться в любой момент, молю позвольте помочь Вам, не отказывайте мне хотя бы в Вашей защите, помните когда-то я обещал быть преданным Вашим рыцарем. Поверьте, Елизавета Николаевна, я как никто понимаю, как Вам больно сейчас. Я пережил это, уже больше года назад погибла моя семья — матушка и пятнадцатилетний брат. Я приехал в наше имение слишком поздно, все уже было кончено. А через несколько месяцев на меня обрушилось известие о Вашей гибели. Ведь я был в имении, я видел.
— Что? — девушка с трудом справлялась с накатывавшими слезами, но все же сдерживалась, — Вы были там? Когда?
— Практически сразу после того, что произошло, я услышал доклад вернувшегося к нам в полк отряда разведки, я не мог поверить, я не хотел. Роман Львович Покровский первым оказался на месте трагедии, это он похоронил Ваших родных, приняв за Вас очевидно Вашу служанку, ту что я видел в особняке на Английской набережной. Ведь это была она?
— Да, Маша уехала с нами.
— Ваш портрет Елизавета, я не смог его сохранить, Роман Львович никогда не видел Вас, он только описал девушку и это описание целиком совпадало с Вашим. Что я переживал в те мгновения, находясь так близко, я не смог спасти Вас.
Я сходил с ума, горе затмило все, я оплакивал Вас под тем старым вязом, где похоронены Ваши родные. Простите, что будоражу воспоминания, но я хочу сказать только, что знаю насколько это невыносимо, что не хочется жить, дышать, но… время лучший лекарь, постепенно жизнь возвращается в свою колею, приходит смирение. Вашу безмятежную юность невозможно вернуть, но впереди еще вся жизнь, Вы так молоды.
— Вы хотите сказать, что спустя эти полгода смирились с моей смертью и родных?
— Нет, эта боль никогда бы не угасла, но она поставила передо мной другую цель — отмстить и поверьте, я не пропустил ни одной атаки, ни одного боя, я ненавидел эту войну, которая отняла у меня Вас, но я мог сражаться и это стало главной целью моего существования.
— Вот Вы и ответили сами, Никита, Вы жили местью, но не смогли забыть меня. Я же хочу жить молитвой, вот мое будущее. Уходите, Никита, я Вас прошу, уходите, если Вы действительно меня любите, уходите и не возвращайтесь никогда. Послезавтра постриг, я стану монахиней Марией и я, я молиться за Вас буду… — это было последнее, что девушке удалось сказать захлебываясь слезами, она побежала прочь и не слышала как ошеломленный, подавленный, Никита, тихо прошептал, — «Я сделаю так как ты хочешь, мы больше не увидимся…»
Никита не помнил, как приехал в лагерь, как в горячке пролежал весь следующий день. Друзья не понимая, что с ним, списали все на внезапную болезнь. В душе молодого человека перемешались все чувства сразу: и любовь, и ненависть к красным, и бессилие от невозможности помочь ей, и разрывающее душу отчаяние.
Да, настоятельница была права, Никита хотел оставить себе хоть крошечную надежду, но от разговора с девушкой она разбилась на тысячи мелких осколков, впивавшихся все глубже в душу молодого человека. Оставленная на черный день бутылка токайского вина была выпита одним махом уже поздним вечером, это и позволило молодому человеку забыться тревожным сном до рассвета.
Нападение
Кто-то больно и методично барабанил по вискам.
— Черт — Выругался полусонный Никита — Неужели от вина может так болеть голова. Хотя нет, это же в дверь стучат — наконец-то понял молодой человек и окончательно проснулся. Резко вскочил с кровати, открыл дверь орущему через нее Павлу.
— Срочный сбор, выезд немедленно, я уже пять минут как докричаться до тебя не могу!
— Что, случилось-то? — Никита быстро приводил себя в порядок, в голове все же слегка шумело, мысли никак не хотели обретать стройность.
— Черт его знает, говорят, ночью прибыл поручик лично от Деникина, рядом махновцы, Краснову приказано выступать, Деникин далеко и не хочет отвлекать свои главные силы. Ты готов, наконец?
— Да, идем.
В спешке и суете, Никита быстро седлал своего коня, кругом крики, гам. Куда ехать, когда, разведывательный отряд еще не вернулся. Неожиданно над всем этим пронзительно страшно разнесся колокольный набат, не малиновый звон, а именно набат, колокол бил громко и методично, словно взывал о помощи, как в старые времена Киевской Руси, говорил об обрушившейся опасности. В полку повисла напряженная тишина. Никита и Павел переглянулись.