— А Никита?
— Ему придется посидеть в землянке, слегка поголодать, потерпеть издевательства и побои, постараюсь уберечь его и остальных от более неприятных вещей.
Каких, Елизавета уточнять не стала. От всего этого у нее и так голова шла кругом, она только тихо спросила.
— И Вы расскажете ему все, ведь так?
— Нет, Елизавета, этого я не могу сделать. Во-первых, там охрана и мы просто не сможем поговорить, а во-вторых, он просто не поймет.
— Но почему, я же поняла, может быть записка или…
— Нет, Никита никогда не поймет предательства, даже ради Вас. У него слишком острое чувство чести. Он скорее умрет, но никогда не сможет простить мне.
— Но…
— Простите, Лиза, все что угодно, но этого я сделать не могу и потом я должен предупредить Вас, для всех здесь Вы как это ни унизительно, будете считаться моей любовницей.
— И для него?!
— Для всех. Так нужно, в первую очередь для Вас, здешние красноармейцы очень охочи до женщин, но Богдан никому не позволит приблизиться к моей женщине, понимаете? Естественно, что все это только на словах. Вы должны доверять мне тем более теперь, когда все знаете о моих чувствах к Вам.
— Да, но Никита, хотя бы об этом он может узнать?
— Это невозможно, для всех и для него. Это мои условия и часть плана спасения.
Про себя же молодой человек подумал, что это и его месть, час расплаты за все его мучения, за невозможное счастье. Да, это было жестоко, но таиться от самого себя…Возможно, он смог бы предупредить Никиту, но в этой внутренней борьбе победу одержала злоба и ревность.
В комнате повисла напряженная мрачная тишина, казалось, прошла целая вечность, прежде чем Елизавета тихо-тихо сказала:
— Я согласна на Ваши условия, Серж, только спасите его.
— Я сделаю для этого все, что в моих силах.
На этом они молча расстались. Не сказав больше ни слова, молодой человек, тихо вышел, Елизавета осталась одна, наедине со своими мрачными мыслями и страшно-вязкой тишиной вокруг.
В плену (продолжение)
Прошло 5 неимоверно долгих тягучих, наполненных тревогой дней. На улице беспрерывно лил дождь, дул холодный острый ветер. Земля превращалась в грязную жижу, голые деревья сиротливо стояли вокруг. Словом, обычная погода начала ноября, вполне соответствовала гнетущему настроению Елизаветы. Да, теперь у нее была крыша над головой, постель, регулярное питание. Заботливая, практически невидимая, рука Сержа укрывала ее от внешнего мира.
Но постоянное чувство тревоги за Никиту было невозможно преодолеть, она сходила с ума при мысли о нем, молила Сержа передать ему, что с ней все в порядке, мечтала увидеть его хоть на мгновение, расспрашивала о плане спасения.
Но Сергей Павлович хранил ледяное спокойствие и молчание. Внешне он никак не проявлял своих чувств к ней, словно весь тот разговор был просто сном. Пожалуй, только глаза выдавали его волнение и смятение, а ведь он еще не знал главного, не знал о ребенке. Елизавета так и не сказала об этом, боялась его реакции, боялась ревности. От мрачных дум помогала только молитва, в ней было утешение, в ней жила надежда.
В дверь тихо, но настойчиво постучали, Серж появился как всегда в это время, но без привычного подноса с ужином.
— Что-то случилось? — Елизавета со страхом смотрела на него.
— Случилось, Елизавета Николаевна, то чего Вы так желали, но…
— Говорите же.
— Богдан Тимофеевич приглашает, хотя в нашем случае это приказ, на сегодняшний ужин, в процессе которого он будет вести допрос.
— С Никитой? — голос невольно дрогнул.
— Да.
— То есть я увижу его?!
— Да, но не забывайте, как он увидит Вас.
Теперь до Елизаветы дошел весь ужас предстоящей встречи, ведь Серж будет изображать ее любовницей, Боже мой, Никита.
— Вы не посмеете этого сделать. Я не пойду.
— Это не обсуждается, сударыня.
— Но Сережа, Вы же не сможете, он же Ваш друг, пожалуйста.
— Между нами, Елизавета, был уговор, Вы приняли мои условия.
— Это подлость, Серж, эта Ваша месть, признайтесь, или не хватит смелости? — в голосе девушки звучала решительность и обида. Серж смотрел чуть смущенно, не зная, что ответить ей, и она поняла, вдруг все поняла.
— Вы могли ему рассказать, Сергей Павлович, уже тысячу раз могли открыться Никите, но не захотели, специально из-за меня. Как низко, а может и плана никакого нет, и вообще все это маскарад?
— Что маскарад, Лиза, моя любовь к тебе, ради которой я преступил черту дозволенности, это ты называешь маскарадом?! — молодой человек сорвался на крик.
— Не смейте разговаривать со мной так. Вы не имеете на это права. Княгиня Оболенская может держать данное ей обещание, Вы сегодня убедитесь в этом. Но мое отношение к Вам, Серж, мне было жаль Вас искренне, теперь нет, теперь осталось только призрение.
— Вот и презирайте, Елизавета, ненавидьте, все что угодно, только не жалость… Собирайтесь, я жду Вас на улице.
В штабе красного командира было жарко натоплено и до невозможности накурено. На ужин пришли вместе с ними еще трое мужчин, итого с командующим шесть человек. Со всеми Серж запросто, по-свойски поздоровался, здесь его явно считали своим. На миг Елизавете стало страшно, а вдруг все, что он наговорил ей ложь, нет никакого плана, вообще ничего нет, он действительно переметнулся в другой лагерь, что ждет их в этом случае?
Пожалуй, лучше было об этом не думать. Она постаралась переключить внимание на остальных. Страшные, чужие ей люди. Грязный деревянный стол, глиняная посуда, деревянные ложки, да это не великосветский прием. Неприятный громкий смех, табачный дым, пошлые шутки, несмотря на ее присутствие, и конечно, водка. Весь этот букет Елизавета терпела уже два часа, безумно напряженная, она почти не притронулась к еде, сердце учащенно билось, одна мысль, когда начнется, а может обойдется, лучше Никите этого не видеть. В голове неприятно шумело, от табачного дыма в горле стоял комок.
Было жутко страшно и неприятно. От взрывов грубого смеха девушка вздрагивала, ее заставляли пить, приходилось тихо осторожно плескать водку под стол.
— Ну, что, начнем, пожалуй. Палашка, прибери все, самовар ставь. Приведите арестованного, — голос командира звучал властно, хотя в нем уже ощущалась изрядная доля алкоголя.
«Держись», — приказала девушка самой себе, — «Как страшно, Господи помоги, убереги его, они же все уже невменяемые, пожалуй разве только Серж, лучше бы он допился до беспамятства, нет, его же ждет сладкая месть…» — но ход мрачных рассуждений девушки внезапно оборвался. В комнату втолкнули Никиту.
Елизавета пристально изо всех сил смотрела на него, словно впитывала в себя весь его образ. Да, дни заточения не прошли бесследно. Бледный, ввалившиеся от недоедания щеки, синие круги под глазами, запекшаяся кровь на рубашке, но в глазах все та же спокойная уверенность в своей правде, в своих убеждениях.
Не запугали и не сломали, сразу определила девушка. Его взгляд, направленный на нее стал вдруг таким мягким и нежным, серые глаза излучали тепло и ласку, и казалось, говорили «ненаглядная моя, нежная, драгоценная все будет хорошо, потерпи еще чуть-чуть, ничего не бойся, я здесь рядом».
Но вдруг что-то изменилось, Лиза прочитала недоумение, вопрос и немой укор. Только тогда она почувствовала на своем плече руку Сергея, его губы, что-то нашептывающие, она даже не слушала что. На щеках Никиты заходили желваки, взгляд стал пронзительно острым и обвиняющим.
— А ты чего ждал, Никита, мне твоя женка давно приглянулась, а тут такой подходящий случай. Да она, в общем-то, и не против, правда, Лизавета?
От подобной наглости княжна просто остолбенела, да как он смеет, метнула на Сержа полный ненависти взгляд, но в его глазах стояла немая усмешка «Вы обещали, сударыня, в обмен на спасение». Эта дуэль взглядов троих молодых людей прекратилась грубым вмешательством командующего.