Выбрать главу

Рис Вильямс сказал то, что хотел сказать, и, как оказалось по прошествии в высшей степени противоречивых и разрушительных исторических событий, он был дальновиднее всех нас.

(Этот последний отрывок написан мисс Хербст перед ее смертью 28 января 1969 года.)

Глава 1

МЫ С ДЖОНОМ РИДОМ ПРИНИМАЕМ РЕШЕНИЕ

Оглядываясь назад, в золотые сентябрьские дни 1917 года в Петрограде, я прекрасно понимаю, что для такого стреляного воробья, как сотрудник американского посольства Сэм Харпер1, я и Джон Рид были весьма дерзкими молодыми людьми. Но мы и были таковыми: невыносимо решительными и самоуверенными по поводу тех вещей, которые на самом деле озадачивали прочих американцев. То, что приводило их в ярость, – такие события, как завоевание большевиками большинства в Петроградском Совете, – нам казалось логичным и правильным. То, что наполняло их предчувствиями, – стремительный рост большевистской партии после ее вынужденного отступления и подавления в июльские дни2, для нас было поводом для радости.

Ленин все еще скрывался, когда Рид, после долгого и полного приключений путешествия из дома, прибыл на поезде из Стокгольма. Я увидел Рида несколько дней спустя, около 2 сентября3 , и мы радостно воссоединились. В первый раз я увидел его в Лоуренсе, штат Массачусетс, во время забастовки 1912 года. Затем мы встретились в Бостоне, когда Рид произносил речь в Тремонт-Темпл в 1915 году, а позже мы случайно столкнулись в нью-йоркской Гринвич-Виллидж. Насколько мне показалось, приезд Рида в Петроград был удачным. Я чувствовал себя довольно оторванным от других иностранных корреспондентов, правда, за исключением Артура Рэнсома и позже М. Филипса Прайса4, из в основном пожилого состава сотрудников американского посольства я только начал знакомиться с Бойсом Томпсоном, главой американского Красного Креста, и его энергичным помощником Рэймондом Робинсом. Люди, с которыми я подружился, представители англоговорящих революционеров-эмигрантов, которые теперь устремились в Россию, воспользовавшись амнистией после Февральской революции, уделяли мне меньше времени, чем раньше. И вдобавок я был рад Риду, как родному по духу существу и как более опытному репортеру, чем я.

С другой стороны, Джон Рид рассматривал меня почти как ветерана сцены, и он немедленно начал (как хороший репортер) вытягивать из меня все, что я видел и слышал, а также чего не слышал. Я находился в России только три месяца, достаточно долго, чтобы пережить одно Временное правительство князя Львова; теперь стало ясно: правительство Керенского катится под откос.

Рид забросал меня вопросами насчет Ленина, Троцкого. Могу ли я взять его на какой-нибудь митинг рабочих на Выборгской стороне Петрограда? Каковы шансы посетить фронт, прежде чем он окончательно распадется? Он хотел увидеть все и сразу. Он негодовал, что прибыл несколько дней спустя после восстания генерала Лавра Корнилова. Я сказал ему, что тоже приехал в Петроград слишком поздно и не застал этого; в июле я находился в деревнях Владимирской области и расспрашивал крестьян, затем вновь поехал в глубинку в августе, на сей раз на Украину.

Помню, что Рид только что приехал из посольства, где знакомые рассказывали ему, что они видели, как укрепляется Временное правительство после неудачного броска на Петроград отборной Дикой дивизии из казачьих войск Корнилова. «За этим что-то есть?» – спросил Рид. Напротив, ответил я. Мятеж развалился без настоящего сражения, без единого выстрела, по одной причине: из-за сокрушительного ответа Красной гвардии и масс в целом, созванных на защиту революции большевиками. Почему Керенский обратился к партии большевиков за помощью? 5

Риду я пообещал, что он увидит Красную гвардию, их винтовки, составленные в козлы в комнатах комитетов на больших заводах. Он увидит, как растет их дружелюбие к армейским подразделениям и к петроградскому гарнизону. Благодаря большевикам в это время заводские рабочие смотрели в будущее с надеждой, которую им удалось сохранить через шесть месяцев предательства со стороны двоевластия Временного правительства и Советов, или, как обозвал это Троцкий, Двойного безвластия.

Правительство, которое было буржуазным, но при этом поддерживалось умеренными социалистическими партиями, меньшевиками и социалистами-революционерами, а также кадетами (конституционными демократами) вплоть до тактического устранения кадетов как раз накануне корниловского кризиса, более чем когда-либо пользовалось дурной славой. И не любовь к Керенскому побудила рабочих дать быстрый отклик на энергичные призывы большевиков собрать все силы в связи с приближением Дикой дивизии Корнилова; просто они не желали отдавать свою революцию человеку на коне – генералу Корнилову. Что же до Керенского, то о нем позаботятся позднее. Ленин подсказал, как я слышал: не поддерживать Керенского, не нападать на данном этапе. Тогда только одно имело значение: защита Петрограда и революции. Но все это дело, что бы там ни слышал Рид в посольстве, не помогло Керенскому. И лишь подчеркнуло растущее могущество большевиков. Американское, британское и французское посольства видели это по-другому.

«И Томпсон, похоже, только что всадил миллион долларов собственных денег в дурацкий план, пытаясь убедить крестьян, что Керенский после всего – их человек. Робинс подбил его на это. Робинс сделал это не для того, чтобы одурачить крестьян. Он на самом деле верил, что может убедить Керенского начать раздавать землю. Он решил, что это – единственный способ удержать Россию в войне. Томпсон и Робинс пытались заставить американское правительство выдавать по три миллиона долларов в месяц под этот план, а между тем, чтобы не терять время, Томпсон отправил телеграмму в банковскую фирму Дж. Пьерпонта Моргана, чтобы тот прислал ему миллион его собственных денег.

– Вы хотите сказать, что миллион медного магната не сможет удержать большевиков от того, чтобы они пришли к власти? – рассмеялся Рид. В этой истории имелись все элементы фантастики, которые, я знал, привлекут его. – Но серьезно, как же, в конце концов, они ожидали загипнотизировать крестьян? Или что они могли, по их мнению, сделать?

Я рассказал ему то немногое, что знал сам. Миссии и комиссии, что прибывали издалека, некоторые квазиправительственные, и все они приезжали с единственной мыслью: удержать Россию в войне. Американский Красный Крест не был исключением. Робинса тревожил усиливающийся голод. Он рассматривал кооперацию крестьян как ключевой фактор. Керенский все еще был социалистом-революционером, а Робинс знал, что эсеры были партией крестьян и что их программа призывала к распределению, раздаче земли. В августе, через неделю после того, как Робинс приехал, он встретился с госпожой Екатериной Брешковской, «бабушкой русской революции» , давним эсером и членом одной из их первых террористических групп. Робинс знал, что она находилась в тюрьме и в ссылке при царях, и для него этого было достаточно, чтобы романтизировать ее. Чего он не знал, так это то, что она безнадежно отстала от современной революционной ситуации. Не так уж было нелогично, по мнению Робинса, поверить, что правительство, поддерживаемое меньшевиками и эсерами, начнет что-то делать для крестьян, а не просто скажет: «Погодите. Дождитесь Учредительного собрания и закона, и тогда вы получите свою землю на законном основании». Брешковская убедила Робинса сформировать женский комитет для помощи в распределении продуктов. Он подумал, что это – блестящая мысль. Комитет Брешковской был на самом деле политическим и интеллектуальным кругом, через который на миллион Томпсона можно было учредить газеты, новостные бюро, организовать солдатские клубы, которые посылали бы ораторов в бараки и деревни и где они продвигали бы линию Керенского – патриотическая защита родины и поддержка Временного правительства.

вернуться

1

Сэмюэл Н. Харпер, сын ректора университета Чикаго Вильяма Рейни Харпера, много путешествовал по царской России и изучал ее, повинуясь настоятельным просьбам отца. Он стал профессором русского языка в университете и, вероятно, самым влиятельным консультантом по России в Государственном департаменте во время администрации Вильсона. Он сопровождал посла Дэвида р. Фрэнсиса в Россию в 1917 году, в качестве советника.

вернуться

2

Восстание 3 июля длилось четыре дня. Оно было инициировано 1-м артиллерийским полком после полудня, и в тот же вечер к нему присоединились два других полка петроградского гарнизона. На следующий день тысячи рабочих также высыпали на улицу. Главной причиной беспорядков, очевидно, стал приказ начать широкомасштабное наступление в Галиции, несмотря на провал мобилизации от 18 июня. После некоторого колебания большевики, которым не удалось предотвратить восстание, которое Ленин считал преждевременным, решили возглавить демонстрации, чтобы придать им направление и цель. Однако тогда это оказалось слишком поздно. Произошло кровопролитие, наступил период реакции, партия большевиков была фактически запрещена, и были изданы приказы арестовывать большевистских вождей.

вернуться

3

Здесь необходимо объяснить сложности с календарем. Во всей книге я буду указывать даты, которые использовались в России во время этих событий: юлианский календарь для всего, что произошло в России до февраля 1918 года; григорианский календарь для событий после 1 февраля, которое стало 14 февраля согласно западному календарю, принятому в январе и начавшему действовать. Описывая события вне России, я буду использовать западный календарь, а для тех событий, которые часто ссылаются на обе даты, как, например 25 октября – 7 ноября, я воспользуюсь двойной системой датирования.

вернуться

4

Британские писатели и журналисты. Прайс, с которым я познакомился в 1918 году в Москве, был корреспондентом газеты «Манчерстер гардиан». Рэнсом также был корреспондентом «Манчестер гардиан» и в 1918 году писал для лондонской. «Дейли ньюс»; многие его репортажи из России были напечатаны в газете «Нью-Йорк тайме».

вернуться

5

Все умеренные социалистические партии готовы были защищать революцию так, как они себе это представляли, и, разумеется, желали объединить свои силы, чтобы любым способом защитить Петроград от вооруженных пиками казаков Корнилова, продвигавшихся под командованием генерала Крымова после ареста Корнилова. Однако Керенский прекрасно понимал, что никто из них в настоящее время не представляет историю. Он знал, что рабочие и большинство гарнизонов к тому времени в основном слушались большевиков. Итак, во имя спасения революции против генерала, которого он окрестил предателем, Керенский обратился к Смольному и открыл тюрьмы (где содержались в камерах многие из арестованных в «июльские дни»), с тем чтобы большевики смогли направить своих наиболее изощренных агитаторов на фронт, чтобы вести переговоры с казаками. Словами, а не пулями, направленными против казаков, был подавлен контрреволюционный мятеж Корнилова.