— Сколько вам тогда было лет?
— Двадцать четыре. А капитанов я всегда возил в рыбный ресторан, в Беркли…
— Это тот, где мы с вами были?
— Да-да, это очень старый ресторан. Капитаны интересовались разными сортами рыбы и просили показать им склады. Идут, бывало, а там целые дома из рефрижераторов, и обсуждают, откуда какая рыба, все сорта знали. Один был капитан корабля «Пищевая индустрия». Он мне как-то говорит: «Вот, Николай Иванович, индустрия у нас во Владивостоке есть, а пищи нету. Дали бы ловить рыбу частникам, все бы было». Я теперь этого капитана часто вспоминаю, когда у вас изменилось отношение к частному сектору… И все очень волновались, как там новости на фронтах. Прихожу в семь утра, мне говорят, свежая газета есть? И я сразу сажусь переводить. Успокоились немного, когда была победа под Сталинградом, я помню хорошо, это был у всех у нас настоящий праздник. Любили капитаны читать эмигрантские газеты. Там все новости. Я их тихонько приносил, никому ничего не рассказывал. Помню, война уже давно кончилась, звонит мне из Сиэтла капитан Ивакин, старый мой знакомый: «Загружаю судно нефтью, Николай Иванович. Приветствую вас, вы мне не пришлете русских газет?» Ну я взял и целую пачку послал. Да, это сорок седьмой год шел, «война холодная» началась, уже пошли разговоры, что в Советском Союзе применяется труд заключенных, что лагерей много, уже были пикетчики против связей с Россией… Тяжелое время. А я страшно любил этого капитана Ивакина! Так обрадовался, когда он мне позвонил… Слушайте, а ему не попадет, что я его назвал?
— Да что вы, Николай Иванович, сейчас другие времена.
— Да? Это точно? Может, вы тогда о нем напишете? Он прочтет во Владивостоке, и я его найду. Меня столько лет интересует, как капитаны мои поживают. Ведь ничего о них не знаю. Полный обрыв — сразу. А всю войну — друзья. Еще был такой капитан Волчкович, привез однажды полный рефрижератор мороженой рыбы, кеты. Куда ее девать? Ремонтироваться нужно, разгружать. Поговорил я в порту, и раздали рыбу докерам и всем желающим. Американцы в очереди стояли, и все получали по огромной рыбине. Мне было очень приятно наблюдать. Я и профессору своему из Калифорнийского университета взял, он очень уважал Советский Союз. Он мне говорит: «Что ты, Коля, у меня жена американка, она и не знает, как с русской рыбой обращаться». А я говорю: «А у меня жена датчанка. Сами все сделаем и попробуем русскую рыбу».
— А подолгу корабли стояли на ремонте?
— Да кто как. Кто три, кто девять месяцев. Некоторые суда были очень старые, но все чисто, красиво, все хорошо покрашено. Американцы устанавливали новые части, заменяли все старое. У морской комиссии с капитанами отношения были очень хорошие, почет и уважение были большими. Ну и ленд-лиз, конечно. А что ленд-лиз? Мы, русские, жизнями жертвовали, спасали всех, это американцы понимали. «Война холодная» все попортила. Хотя и тогда американцы удивлялись: почему это русских матросов не выпускают на берег? Что мы, враги им, что ли? Мы союзники! А как объяснишь. Боялись, что кто-то убежит. А американские рабочие очень хотели русских к себе домой пригласить. Иногда получалось, тайком, капитаны делали вид, что не заметили… И удивлялись еще, как русские жили. В отели жить своих не пускали, ночевали в порту, строили там нары и вповалку… Некоторые на судах жили во время ремонта, а это тяжело, молотки стучат, американцам такое непонятно… А как отплывало домой обратно судно, я стоял на берегу, печально махал всем матросам. И мне все машут, а некоторые стоят и благословляют меня крестом.
— Неужели были открыто верующие?
— Не знаю, были, значит, на каждом судне кто-то да меня благословит. А я стою, мне приятно, и сердце за них болит. А еще помню, один советский механик купил за двадцать пять долларов машину, сам починил и катался в ней потом по Сан-Франциско, без всяких правил движения. Его даже и не останавливали. Я за него гордился, золотые руки. Вообще советские механики очень-очень дельные были ребята… Отвлекся я что-то на войну. Ну кончилась она, снова пошел учиться, в Стэнфордский университет. Заканчиваю его и тут же приглашение — в ЦРУ. Приглянулся, видно, потому что хорошо знал русский. Получаю от них анкету, кипу бумаг со всевозможными вопросами: где родился, где учился, какие взгляды, кто друзья. Связался с работодателями, спросил: «Вы что, хотите меня на парашюте в Россию сбросить? Для этой роли я не гожусь». Нет, говорят, вы у нас будете заниматься исследовательской работой. Но я решил: лучше держаться от них подальше. А в это время поступило другое предложение — работать референтом славянского отдела Библиотеки конгресса.