Тут начальник персидский скачет. Мы говорим: рубите нам головы тута, всем вместе, а не по одному, как дома обещалися. Мы отсюда не уйдем, рубите, мы не против.
— Страшно было?
Анна Даниловна надолго умолкает, руки ее, бывшие в непрерывной работе выражения самых разнообразных чувств, до сих пор крепкие руки человека тяжелого физического труда, на миг опускаются, складываются вместе:
— О, как было страшно! Страшней не упомню! Персы распоряжаются: мужикам саблей головы отсечем, а вас, баб, забираем.
— Только мужикам?
— Да. Баб продавать будем, какая красивая, ту дороже.
— А вы красивая были?
Вопрос мой звучит глупо: что спрашивать, если она и сейчас, в глубокой старости, красавица?
— Красивая не красивая… — Анна Даниловна даже развеселилась от такого несуразного вопроса.
— Конечно, красивая, глаза вон какие голубые…
— Вот муж и не велел мне ни за что при персах петь… Тут еще один начальник приезжает, чисто по-русски говорит, в России учился, в Москве. Все у нас выспросил, а своих персов по разу ударил плетью, а в ней проволока. Так персы кровью и залилися. Все, говорит, я ваш спор разрешил: ступайте дальше. Я посылаю с вами два солдата, только харчи для них будут ваши.
И ехали мы на подводах три дня и три ночи, у кого детей много, пешком шли, дети у всех маленькие…
— Сергей, а вы что-нибудь помните? — спрашиваю я.
— Нет, я тогда только недавно родился, — отвечает Сергей, почтительно, не перебивая, слушавший все это время мать.
— Маленький, а выжил. А дети умирали часто, у всех почти умерли, а у меня выжили. Приехали мы на место, нам назначенное. Цветы кругом, каких на свете нету. Такое красивое место! Только скучное. Горы высокие да небо. И кругом ничего. Степь. Тут мы кинулись дома лепить, кто как.
И прожили мы на этом месте два с половиной года. — Как же?.. Как же всё? — недоумеваю я. — А соль, спички?
Анна Даниловна снова смеется:
— А зачем спички? В золе огонь тлеет до утра, разгребут, соломы подкинут, все загорится, огонь по избам и разнесем. Лампы, — она показывает на пышную американскую люстру под потолком и снова смеется, — лампы там не было.
— И как же вы жили? — Мне хотелось сказать: как Робинзоны, да? Робинзоны поневоле почти в середине XX века.
— Как жили? Сначала у нас скотина была. Потом подохла скотина, и мелочь вся подохла. Дети стали еще пуще умирать. Муж мой первый умер.
— Как же вы с тремя детьми остались?
— Милая моя, — она снова улыбается. — Это тута, в Америке, мы с детьми не можем, если правду сказать. А там наденешь рубашонку — и все, бегай.
Сергей спокойно кивает, видно, что-то уже помнится ему с тех давних времен.
— Пожили мы два с половиной года и снова поехали. Тут мы ехали семь дней и семь ночей.
— Как же вы ехали?
— А все так же, на своих подводах. Гнали нас, сами не знаем куда. От границы подальше, все подозревали в шпионстве. Были у нас люди, уходили обратно домой, на Родину, но не шпиона ж они были, молодые, бездетные. Скучно на чужой стороне, Галя… Ехали-ехали, приехали. Поселили нас в хатенках у одного богача. Тут мы и зажили!
— Как это? — удивляюсь я. — Так сразу и зажили?..
— Почему… — невозмутимо, словно рассказывает о чужой жизни, отвечает Анна Даниловна. — Первый год был у нас голод. Все у нас подохло, люди снова стали умирать, спать ложились всегда голодные. Через год дали нам власти зерна, делили кому пуд, кому два, посеяли и после уж зажили, не сразу. Хлеба досыта ели. Одежду справляли, сахар был. И прожили мы в этом поселке… Сергей, сколько лет? Двадцать?
— Нет, мама, четырнадцать. Это всего двадцать лет мы ездили.
— Землю — сколько хочешь бери, пахай. На быках пахали. А дальше — больше, молотилка началась.
— А почему вы из Персии начали уезжать?
— Не знаю почему. Сродники разбогатели в Америке, значит, надо в Америку. Сестры мужа до революции уже здесь жили, письма писали, езжайте, мол, к нам.
— А вы разбогатели?
— И мы разбогатели!
— Скажешь ты, мама! — первый раз за весь разговор возразил матери Сергей. — Две рубашонки — значит разбогатели. Мы в одних рубашках сюда ехали. Уезжали, потому что умирали много. Ты, мама, забыла, вода плохая, докторов нету…
— А как же детей рожали? — спрашиваю я.
— Я принимала.
— Она в бане принимала, я помню, — говорит Сергей.
— У нас не так было, как тута, — смеется Анна Даниловна. — Тута в положении, сразу бегут к доктору. У нас никто не знал, в положении ты иль не в положении. Когда родить приходится, тогда меня звали. Много в родах умирали. Если ребенок неправильно идет, оба умирали — что я могу делать? А тута чуть что боится: ребенок там у нее…