— Сродники прислали деньги на билеты, — прерывает акушерские воспоминания матери Сергей. — В сорок восьмом году билеты взяли и поехали, квота русская в Америке была пустая, нас научили: скажите, что вы из России, не из Персии. А откуда мы? Мы и есть из России. Один за один дочиста быстро переехали. И сразу в Сан-Франциско. Сродники подмогнули, дали две тысячи долларов, дом купили.
— Этот дом мой муж сам строил, — объявила Анна Даниловна. — Он все мог. А я на тряпки работать пошла.
— Как на тряпки?
— Фабрика тут рядом такая была, тряпки привезут, надо их бросать в разные стороны — какие в белье, какие, где штаны иль пиджак. Работали на ней молокане, а хозяева — итальянцы, хорошие люди. Одели нас, ковры нам дали. Здесь все почти новое выбрасывают, а итальянцы говорят — выбирайте, мы к вам домой свезем. Харчи стали покупать в долг. Покупай, вари. Неделю берем в долг, йотом рассчитываемся. А из тряпок бумагу потом делали.
— Трудная была работа?
— Легкая, сама подумай.
— А дом молоканский уже был?
— Давно был. Ледник нам сродство купило. Муж мой второй — плотник, самая дорогая работа. Ребяты подрастать стали.
— Сергей, а как вы на Вере женились? — спрашиваю я.
— Сам. Мама с папой только деньги заплатили. У нас по-старинному детей женят. Вере семнадцать, мне восемнадцать было. Я один раз только и видал ее в жизни, в Лос-Анджелесе.
— Отец сказал, кто на молоканке, сам женю. А если американка, ничего не дам, — добавила Анна Даниловна.
Вера, давно пришедшая из молитвенного дома, закричала из кухни:
— Сергей меня на русскую картину повел, вот и все. Вернулись, а сродники уже мед пьют. Значит, невеста давай жениху залог, а жених невесте.
— А что вы дали, Сергей?
— Платок дал и долларов двадцать, не помню. А невеста мне шарф белый.
Вера выходит из кухни и смеется:
— Ой, не могу! Сергей мне все намекает, а ничего не говорит, а они мед пьют. А свекр мой уже вовсю поет собранные песни, веселый очень был. После залога всех сродников назавтра собрали, снова мед пить. Это уже обручение. А Сергей все молчит. А тут уж скоро свадьба.
— Через месяц, — напоминает Сергей.
— Посылают меня из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско. Приезжаю, ничего не знаю, где будем жить, что делать. Остановилась у сродников. Утром выхожу, девчата русские на улице. Девчата, спрашиваю, где мой жених живет? Иди, говорят, ровно, не сворачивай, найдешь. Вот и пришла.
— Вместе все стали жить, на чердаке комнату им построили, — вступает Анна Даниловна. — Это сейчас, только свадьба, сразу — отдельно хотим! Раньше у нас такого не было.
— Чай, пожалуйста, пить! — приглашает Вера.
За чаем, за красиво накрытым столом, мы ведем уже современные разговоры — о перестройке, о гласности, об изменениях в церковных делах. Сергей, оказывается, два раза был в Советском Союзе, в Сочи и Пятигорске. Тридцать пять лет отработал шофером, как-то поднял тяжелое, надорвал спину. Съездил в советское консульство в Сан-Франциско, посоветовался, помогли поехать в Сочи. А в Пятигорске был в молоканском собрании:
— Тесно только там у них и быстро служба проходит, а так хорошо принимали, — вспоминает он, — день провели в радости и простоте сердечной. Вообще все изменилось! Теперь книжки молоканские можно возить, вези, никто на таможне и не интересуется… если книжек пять-шесть.
Мы пили вкусный, крепко заваренный чай, Вера угощала своими пирогами, лососиной, которую присылают им сродники с Аляски. Все на столе было свое, домашнее. Чай пился в охотку, чашка за чашкой, а Вера все нарезала и нарезала хлеб — совсем не американская привычка, здесь все отмеряется и нарезается в разумных пределах.
— Ведь не съедим, засохнет!..
— Пусть, — беспечно отмахивалась она, — сегодня у нас праздник. Свои, русские, в гостях!
Анна Даниловна показывала семейные альбомы. Везде на фотографиях мужчины с бородами и в косоворотках.
Будто в старой Вологде или Перми сидим, а вовсе не в Сан-Франциско.
— Угощайтесь! — все настаивал Сергей. — У нас, молокан, разные люди есть. Мы вам рады, а есть такие, что пока и не рады. И русский язык нам слушать приятно.
— Да, — заговорила Анна Даниловна, замолчавшая было за столом: зубов у нее нет, жевать трудно, невестка Вера подкладывает ей кусочки помягче, — когда я жила в России, в гимназии училась, хотела потом учительницей быть. В Ставрополе это было. А тут война гражданская, отец мне учиться и запретил. Иль кадеты, говорил, явятся, иль большевики придут, тебя и заберут. Будь простая девушка.